Палата моментально наполнилась скрипом ремней и сапог, запахами одеколона с лёгким оттенком дорогого коньяка и атмосферой чего-то неуловимого, что приносят с собой военные, в ней сверкали улыбки и звучали слегка приглушённые приветствия.
И вот тут вскрылась большая проблема. Дело в том, что все эти люди были друзьями Тухачевского, Агарков же не пока не чувствовал к ним ничего, кроме глухого раздражения от бесцеремонного вторжения. А актер из Николая Васильевича был весьма слабый, особенно в столь сложной ситуации, поэтому, борясь с предательскими эмоциями, ему пришлось демонстрировать предельную замкнутость и угрюмость, ссылаясь на общую усталость. Но ведь долго так продолжаться не могло.
И Николай Васильевич это прекрасно понимал. Даже актерам для того, чтобы их игра выглядела реалистичной, приходится вживаться в роль и начинать самим верить в то, что они несут со сцены. А тут "старый солдат, не знавший слов любви". Куда ему тягаться с профессионалами в искусстве театральной импровизации…
Однако Агарков очень сильно опасался разоблачения. Конечно, ситуация не совсем напоминала тот, доведенный почти до абсурда гротеск, что был показан в советском кинофильме "Король-олень", но коренные изменения в мимике и эмоциях проступали очень сильно. Ведь личность Агаркова, ворвавшаяся в тело Тухачевского, с каждым часом все полнее захватывала контроль над своим новым вместилищем, перестраивая его реакции и рефлексы под себя. Собственно, эта, так сказать акклиматизация и вызвала потерю сознания с совокупным букетом недомоганий, выступив последним рубежом обороны от почти неизбежной шизофрении.
Что будет дальше? Жена, безусловно, очень быстро заметит странное поведение супруга, но это дело семейное и, если он не станет пить горькую или демонстративно плевать на портрет Сталина, вряд ли она побежит жаловаться в партком или в "органы". А вот "друзья"… Они ведь тоже заметят неладное. Пусть и не сразу, но заметят. Что за этим последует неясно, но ничего хорошего ожидать не приходится. Любая не объяснённая вовремя странность в поведении грозит потерей поддержки "стаи", а сам по себе Тухачевский к середине тридцатых уже не был сколько-нибудь значительной фигурой, имеющий вес лишь как выразитель интересов группы красных командиров, которых через пару лет назовут троцкистским заговором. Оставшегося же в одиночестве маршала сожрут в два счёта, не дожидаясь приснопамятного тридцать седьмого года. И сколько у него есть дней? Два? Три?
