Так мы прожили еще четыре месяца в отношениях напряженных, иногда сладостных, но никогда не ощущая полной свободы; мы еще находили в них наслаждение, но волшебной прелести уже не было. Однако привязанность Элленоры ко мне не ослабевала. После жесточайших ссор она все так же стремилась снова встретиться со мной, так же неукоснительно назначала час свиданий, как если бы наш союз был совершенно безмятежен и счастлив. Я часто думал, что мое собственное поведение виной тому, что Элленора пребывает в таком состоянии. Если бы я любил ее так, как она меня любила, она была бы спокойнее; она, в свою очередь, думала бы о тех опасностях, которыми дерзостно пренебрегала. Но всякая осторожность была ей ненавистна, потому что я постоянно призывал ее к осторожности; она не вела счет жертвам, ею приносимым, так как была поглощена заботой о том, чтобы я их принимал; она не имела времени охладеть ко мне, потому что все свое время и все свои силы тратила на то, чтобы удержать меня. Срок, вновь назначенный для моего отъезда, приближался; при мысли об этом мною овладевало смешанное чувство радости и огорчения, сходное с тем, что испытывает человек, которому болезненная операция сулит верное исцеление.
Однажды утром Элленора прислала мне записку с просьбой немедленно прийти к ней. «Граф, — сказала она, — запрещает мне принимать тебя; я не согласна повиноваться этому тираническому приказу. Я последовала за этим человеком в изгнание; я спасла его имущество; я помогала ему во всем, что он предпринимал. Теперь он может обойтись без меня; я не могу жить без тебя». Легко угадать, как настойчиво я старался отвратить ее от замысла, которому не мог сочувствовать. Я говорил ей о мнении света. «Это мнение, — ответила она, — никогда не было справедливо ко мне. В течение десяти лет я исполняла свои обязанности лучше, нежели любая другая жена, и все же оно не удостоило меня того положения, которого я заслуживала». Я напомнил ей о детях. «Мои дети — дети графа П. Он признал их: он будет заботиться о них. Для них будет счастьем забыть мать, с которой они могут разделить только ее позор». Я с удвоенной силой стал ее убеждать. «Послушай, — сказала она, — если я порву с графом, ты откажешься встречаться со мной? Откажешься?» — повторила она, схватив меня за руку с горячностью, от которой меня бросило в дрожь. «Разумеется, нет, — ответил я, — и чем ты будешь несчастнее, тем более я буду предан тебе. Но обдумай…» — «Все обдумано, — прервала она меня. — Граф должен скоро прийти, теперь уходи и уже не возвращайся».
