Несколько минут он метался, не находя себе места от мучительной боли, не имея сил вдохнуть, отказываясь понять смысл сообщения, которое, как клеймо, было выжжено в его памяти.
Как могло случиться, что она погибла? Этим утром солнце по-прежнему взошло на востоке. Небо раскинулось над горами и бесконечной степью. Ястребы парили в вышине. В реке плавали рыбы. Дети, как и прежде, смеялись.
Как могло случиться, что она мертва, а мир остался прежним и сияющим?
Кайан подавил крик невыносимой боли. Сжав кулаки, он поднял их к черным небесам.
— Я отомщу! — крикнул он, и крик его растаял в порыве ветра. — Клянусь твоей бессмертной душой!
Внезапно лошадь заржала. Тревожно фыркая, животное перебирало ногами, завидев мерцание красных глаз. Кайан поднялся, вынул меч из ножен и повернулся к волкам, испытывая ярость, ужас и… радость.
Средиземное море
Весна, 315 год до н. э.
Женщина с огненно-рыжими волосами была на волосок от смерти. Ее новый вздох возникал тогда, когда всякая надежда иссякала. Ее сердце билось так слабо, что финикийский врачеватель уже потерял надежду еще раз увидеть своего маленького сына. Его таинственная больная, скорее всего, умрет до того, как корабль прибудет в Александрию, и подошва сандалии фараона втопчет его в александрийский песок безжалостно, как мелкого таракана.
Яд был слишком сильным.
Готовя яд, он опасался, что доза окажется чересчур большой, однако ставки были высоки. Командующий Македонии, Кассандр, приказал умертвить пленницу, а Птолемей, фараон Египта и правитель Кипра, хозяин величайшего в мире флота, потребовал, чтобы он доставил узницу в Александрию живой и невредимой. Старинный рецепт яда славился тем, что погружал человека в глубокий сон, чтобы враги приняли его за труп… Но финикиец никогда прежде не пробовал этот яд ни на животных, ни на людях, тем более женщинах.
Он окунул губку в чашу с разбавленным водой уксусом, выжал ее и стер бисеринки пота со лба женщины. Ее кожа была такой светлой, что казалось, будто лучи солнца никогда не касались этого белоснежного лба, но он не мог сказать, было это признаком приближающейся смерти или же естественным цветом ее лица. Он нагнулся к женщине так близко, что его губы коснулись ее уха.
— Не умирайте, госпожа, — сказал он. — Живите дальше, чтобы попробовать вино Египта… чтобы детский смех радовал ваш слух. Живите…
Она не была девственницей, не была и в расцвете красоты. Но она была еще молода, ей было не больше двадцати пяти лет… и она родила ребенка. Ни возраст, ни солнце не оставили на ее лице следов, а великолепная копна волос была медно-золотого оттенка заката на западном море.
