— Я хочу, Афанасий Павлантьевич, попросить вас о другом.
— О чем?
— Здесь у вас происходит что-то необыкновенное. Разрешите мне сегодня и завтра побыть с вами. И не обращайте на меня внимания,
не тратьте на меня ни минуты времени, ничего не объясняйте, — только куда вы, туда и я…
Генерал рассмеялся.
— Ого! Почувствовал? Что ж, если комиссар не возражает, — ладно.
Бронников, уже знавший меня раньше, с улыбкой кивнул.
— Только, чур, — сказал Белобородов, — не привирать. Писать правду.
— Это, Афанасий Павлантьевич, самое трудное на свете.
— А все-таки дерзай!
— Это от нас с тобой будет зависеть, — сказал Бронников. — Провалим операцию, и писать не о чем будет.
— Не провалим, — спокойно произнес Белобородов и пошел в комнату, жестом пригласив меня с собой.
Так случилось, что вечером 7 декабря 1941 года я оказался рядом с генералом, который командовал советскими войсками по обе стороны Волоколамского шоссе.
Стоит ли описывать комнату? В ней не было ничего экстраординарного. Две кровати; два окна, завешенные одеялами; в углу поблескивающий стеклом и никелем походный радиоприемник, — из него звучала очень тихая, но отчетливая музыка; в другом углу знамя в чехле с лакированным новеньким древком — очевидно, гвардейское, только что привезенное; у окна большой стол, на нем карта, исчерченная в середине красным карандашом; все освещение комнаты — две керосиновые лампы — было сосредоточено у карты; лампы стояли рядом, бросая свет на бледную сеть топографических значков, просеченных красными стрелами и дугами.
В комнате стояли и сидели пять-шесть штабных командиров.
Стараясь не мешать, я отошел в дальний темноватый угол.
Генерал оглянулся, посмотрел вокруг, очевидно намереваясь что-то мне сказать, но, мельком взглянув на карту, подошел к ней и, опираясь на стол обеими руками, склонил над ней круглую стриженую голову. Потом, не отрывая глаз от карты, опустился на стул и продолжал смотреть.
В комнате звучала музыка; кто-то вышел к телефону; Бронников негромко говорил с начальником штаба, а Белобородов все смотрел и смотрел на карту, словно не замечая ничего вокруг. Его лицо было хорошо освещено. Я заметил, что иногда на несколько секунд он закрывал глаза, но это не были мгновения усталости: когда веки подни мались, глаза не были замутнены, взгляд оставался живым, сосредоточенным. Я понял: он закрывает глаза, чтобы яснее видеть. Его отвлек дежурный:
— Товарищ генерал, пришли разведчики.
— Кто? Родионов? Давай его сейчас же.
