Ее мать употребляет все усилия в мире, чтобы отнять у ней роковое письмо; она не хочет расстаться с ним, она носит его постоянно на своей груди.
Вчера я услышала, что она громко вздыхает в своей комнате, и так как наши комнаты смежны, то я полюбопытствовала посмотреть чрез щелку в стене. Я увидела ее полулежащей на канапе, с известным письмом в руке. Она, казалось, была в крайнем волнении: грудь ее поднималась быстрыми порывами, она поднимала глаза от бумаги лишь за тем, чтобы отереть слезы. Вдруг она испускает продолжительный вздох.
«О, о — мое сердце, остановись!» — сказала она задыхающимся голосом.
Всхлипывание участились, она горько плакала. Я была так тронута этой сценой, что сама не могла удержаться от слез; я раскаивалась в том, что сделала, и хотела бы, если бы было можно, отступить.
Время от времени она поднимала к небу влажные глаза, затем роняла голову.
Она некоторое время молчала, и когда я готовилась уже отойти, я услышала следующий печальный монолог:
«Увы! К чему так стараются заставить меня жить? Когда жестокий голод пожирает мою душу, к чему вменять мне; в преступление — отказ природы в поддержке жизни более скорбной, чем смерть? Смертный покой соединил бы меня с милым. Как я завидую его судьбе! Он освобожден от несчастий сего мира, а я еще вздыхаю и страдаю. Дорогой мой, душа моей жизни! Что ты не можешь видеть твою грустную половину, кровный остаток самого себя, который страдает, который бьется и который кончит смертью в мучениях».
Продолжение.
Люцила прячется, чтобы плакать, какое же место избираете она свидетелем своей скорби? — семейные гробницы. Могла ли бы ты когда-нибудь вообразить себе, чтобы робкая девушка шла одна вздыхать среди мертвых.
Несколько дней назад мы последовали за ней в это мрачное убежище. Мы сделали все, даже невозможное, чтобы извлечь ее оттуда; чтобы кто-нибудь ее сопровождал; вот все, чего мы добились.
Вчера она пришла в мою комнату и спросила меня, можно ли достать прах Густава?
Я спросила: «что же с ним делать?» Она тотчас же ушла, не сказав ни слова.
Не знаю, какие мысли шевелятся в ее голове, но, конечно, мысли, навеянные романами.
Ломазы, 27 поля 1770 г.
В последний понедельник я привел в исполнение мой план: оставил конфедератов и отправился из Тарнополя один с моим слугою, оставив нашу банду под началом региментария Балуского, согласно желанию его отца.
Так как ничто не призывает меня в Варшаву, то я отправился искать приюта у дяди, имеющего поместье близ Радома, в небольшом расстоянии от замка, в который должен был удалиться граф Собеский. Ты понимаешь, дорогой Панин, что я поступаю так в намерении быть в пределах досягаемости Люцилы.
