Здесь у каждого из немногих «посвященных» был оборудован собственный шалаш и застолблен свой участок берега.
А у Пахомчика в укромном тайничке сохранялся на случай непогоды и «разливной НЗ», как Константин Сергеевич отрекомендовал Михаилу бутылку с наклейкой «Праздничная».
— Три таких посудины мне сынок из Ленинграда переправил с оказией, как наш дедок-бакенщик Федор Федорович Корневищев говорит, «гли сугрева». А сам Володька нынче ушел в дальнее плавание: похоже — под лед нырнул. Он у меня молодец — сынуля! По навигационному приборостроению специализируется.
И столько отцовской гордости прозвучало в словах — «он у меня молодец — сынуля!» — что Михаилу даже обидно стало: а вот Иван Алексеевич Громов, наверное, уже никогда не скажет таких слов о своем сынке.
И еще более задели за живое Михаила такие слова Пахомчика:
— Пожалуй, единственно, чему все отцы, как и аз, Константин надзирающий, завидуют, — это молодости своих сыновей. Сколько вам, пацанятам, дано!
На это Михаил возразил с неожиданной горячностью:
— К сожалению, не все отцы понимают, что даже бесценное социалистическое богатство, унаследованное пацанятами от своих героических предков, не всегда обеспечивает им счастливую жизнь!
Пахомчик не сразу отозвался на эти строптиво прозвучавшие слова. Помолчал, искоса, с обострившимся вниманием поглядывая в лицо Михаила, изменчиво освещаемое мятущимся пламенем костра.
Насупленно молчал и Михаил, не отрывавший взгляда от теплохода, стремительно и бесшумно — словно сказочный терем, насквозь прочерканный лучами, — скользившего вниз по течению. Впечатление призрачности усиливало и отдаленное звучание песни:
Степь да степь кругом,
Путь далек лежит.
А во той степи
За-амерзал ямщик.
И, последний свой
Чуя смертный час,
Он то-оварищу
Отда-авал наказ…
Будто не с теплохода, а из далекого прошлого доносилась на островок эта напевная жалоба, так созвучная настроению Михаила. Поэтому совсем неуместными, даже обидными показались ему слова Пахомчика:
— И все-таки прав был наш великий поэт, когда назвал поэзию глуповатой!
— При чем тут Пушкин?!
— А вы вслушайтесь.
Теплоход поравнялся с островком, песня зазвучала явственнее:
…Ты, товарищ мой,
Не попомни зла…
Здесь в степи глухой
Схо-о-рони меня…
В протяжном напеве то вторили друг другу, то сливались два женских голоса.
— Замечательная мелодия! И слова. Подлинно русское раздолье!
Однако Пахомчик, казалось, не обратил внимания на то, что слова Михаила прозвучали вызывающе.
