. И при коммунистическом, и при фашистском режиме народовластие было ощутимо дополнено прямой и непосредственной материальной выгодой «широких масс», основанной на глобальном переделе собственности
[133]. Небывалый массовый идеологический успех обоих режимов трудно не связать с тем, что предлагаемые «народу» идеи и ценности формировались на основе распространенных представлений и находили, несмотря на огромное количество жертв среди самих демократических слоев населения, например крестьянства в советской России, глубокий отклик в массах. Разделенная система ценностей создавала основу консенсуса между властью и обществом, питалась и поддерживалась благодаря живому диалогу между ними. В этом смысле фашизм и сталинизм были народными режимами: народ — в лице тех, кто был в состоянии «отразить его чаяния», — взял власть в свои руки и поставлял из своих рядов идеологов и «реальных политиков».
Не менее важен тот факт, что и фашизм, и сталинизм сохранились в памяти «широких масс» как миф о золотом веке. Исключительно проницательная характеристика такой памяти, сохранявшейся в Германии еще в 19б0-е годы, принадлежит перу Теодора Адорно: «Очень многим при фашизме жилось совсем не плохо. Террор был направлен лишь против немногих более или менее строго определенных групп. После кризисного опыта предшествовавшей Гитлеру эпохи преобладало чувство “о нас заботятся”. (...) Бесчисленному количеству людей казалось, что холод отчужденного состояния в его бесчисленных формах был упразднен и заменен не важно как манипулируемым и навязываемым теплом соборности. (...) Она (память. — Д. Х.) упорно прославляет национал-социалистический период когда исполнялись коллективные властные фантазии людей которые, взятые по отдельности, не имели власти и которые представляли себя чем-то лишь в качестве такой коллективной власти. Никакой, даже самый ясный анализ не может задним числом изгнать из мира реальность этого исполнения фантазий, равно как и те инстинктивные энергии, которые были инвестированы в национал-социализм»[134].
Тема преемственности тоталитаризма и демократии остро поставлена в работах итальянского философа Джорджио Агамбена. Опираясь в своем анализе на рассуждения Ханны Арендт и позднего Мишеля Фуко, Агамбен показывает, что концентрационный лагерь и сегодня не является эпифеноменом, а структурообразующим элементом современного демократического общества:
«Приходится рассматривать концентрационный лагерь не как исторический факт и аномалию, принадлежащую прошлому (вполне способную, впрочем, к восстановлению), но, в некотором смысле, как скрытую матрицу, как номос политического пространства, в котором мы живем до сих пор»
