Аптека все еще пустовала. Утро. Рано еще. Народ обычно позже подтягивается.
Люша купила все, что надо. Вышла на улицу: тучи сгустились еще сильнее. Она понадежнее обмоталась шарфом. Ничего, успеет. Только продуктовый – и все. Там до дому две минутки. Все остальное – потом. Когда за детьми придет время идти.
Она шла быстро, не глядя по сторонам. Не очень-то приятно ловить на себе вопросительные взгляды прохожих. Надо же! Все с ходу замечали ее обувь! Казалось бы – кому какое дело? Нет, смотрят, удивляются. Вот бомжам у ларька не удивляются. Надписи краской на асфальте: «Продам соли» с номером телефона – не удивляются. А на туфли косятся. Люша стала про себя перечислять, чему еще надо бы удивляться вместо того, чтобы на ноги ее в разной обувке глазеть. Вон ребенок чумазый в майке, драных шортах и, похоже, босой – не удивляются! И собака брошенная, хоть и породистая, дрожит вон от холода – всем без разницы!
Она проскочила в магазин мимо ребенка и собаки. На автомате проскочила, миновав их, как наглядное пособие по неприглядным сторонам жизни родного города. Ребенок, кстати, маленький, лет пяти, не больше. Кто его послал милостыню просить? Он ведь что-то бормотал, наверняка просил подаяние. Кто-то ведь научил! Сволочи! И никому не интересно, что стоит тут несчастный полуголый младенец, неизвестно за какие грехи посланный в этот мир для продолжения мук.
Ей все еще никакого дела не было до этого чумазого маленького страдальца (мало ли их толчется на улицах). Просто сознание между делом фиксировало основные приметы окружающей среды. Она привычно и быстро положила в корзину все, что требовалось. Потом вспомнила, что завтра суббота, значит, никуда торопиться не надо, можно утром поспать или хотя бы подремать. А чада проснутся раньше, само собой. Значит, надо купить им их любимых плюшек с корицей. Тогда они прекрасно позавтракают сами. Молоко с плюшками. Или сок с плюшками. Продержаться смогут, пока она не прочухается.
Только что вынесенные на подносе плюшки пахли сногсшибательно. Тем более она еще не позавтракала, а есть уже ужасно хотелось. Но – увы. Себе она ни пирожки, ни пирожные, ни плюшки давно уже не позволяла. С этим – стоп. Иначе бегать будет тяжело по утрам, никуда не успеешь. Она попросила у продавщицы четыре плюшки: по две на каждое дорогое детское рыльце. А потом, вспомнив что-то, сказала:
– Нет, дайте шесть.
Потом метнулась в мясной отдел, указала на антрекот:
