И тогда Индира сказала:
– Не борись с телом. Ты борешься с собой… Познай тело – и ты познаешь себя…
После этих слов все завертелось перед глазами Иосифа. Миг стал раем, и рай был долог… Он ласкал эти длинные, смуглые пальцы; как птица, пытался склюнуть с груди соски, как будто это были ягоды рябины, и пил из самого нежного, боясь, что кончится этот сок и останется он, мучимый жаждой, останется навсегда один.
Через месяц Иосиф был женатым человеком. Он съездил в Бомбей, перевел все свое имущество в наличность и перебрался в дом Индиры. Днем он занимался постройкой достойного жилища для своей богини, а ночью черпал бездонным ковшом всю сладость «стхиты», всю остроту «переплетенного узла», и плакал в наслаждении, как ребенок, и выл в экстазе, как шакал…В одну из таких «камасутровских» ночей затяжелела Индира моим старшим братом, который родился поздним вечером в конце жаркой зимы и был назван в честь Бога Шивы.
И распустилось счастье Иосифа полным цветом. Стал он полнокровным мужчиной и мог строить планы дольше своей жизни, надеясь, что его семя будет брошено через века и даст всходы правнуками и праправнуками.
– Живуче племя Израилево! – приговаривал он. – Хоть и смешанное с кришнаитами, но все равно поступь видна!..
Иосиф разглядывал маленького Шиву и в крошечном носике ребенка угадывал свой будущий горбатый клюв… Как он радовался тогда… Бежал вприпрыжку в поле и кричал Индире во весь голос: «Мой ребенок, мой!»
Жена улыбалась, гладила его влажной рукой по щеке, потом вдруг спохватывалась, вспомнив, что Шива остался один, и гнала Иосифа обратно в дом.
Прошел год… Днем Иосиф обычно что-то делал по дому, а Индира работала в поле, на чайных плантациях… В один из таких дней, когда маленький Шива спал в своей кроватке, а Иосиф строгал какую-то деревяшку, до его ушей донеслись тревожные крики. Он выглянул с террасы и увидел сквозь пыль бегущих с поля женщин.
– Бешеный тигр!.. – донеслось до его ушей. – Бешеный тигр!
И тут Иосиф почувствовал неладное. Так защемило в его сердце, так вдруг стало плохо всему телу, что ноги подломились у него и прядь волос стала седая… Он заскулил, как убиваемая собака, закрутился на одном месте и, уже чувствуя, уже зная, что нет его Индиры, упал на землю и почти умер…
Хоронил отец Индиру сам. Сам прибирал изувеченное тело, целуя поникшие ягоды рябины, сам одевал ее в свадебное сари, сам закапывал гроб… Отдав Шиву шурину, запершись один в пустом доме, он плакал семь дней. На восьмой уехал на «кадиллаке» в Бомбей, а на пятнадцатый вернулся весь осунувшийся, но с великолепным крупнокалиберным ружьем за плечами.
