Впрочем, никто кроме Ильи не мог бы засвидетельствовать правильность написания таких терминов, как: «мутагенный фактор», «Подмосковье», «гхороскоп», «меркаторская проекция», «посмертная реабилитация». Считалось, что эти слова не имеют смысла и являются плодом воображения Первых Хронистов, которых никто, строго говоря, не считал хронистами. Как никто не счёл бы свидетельством свидетельство Ильи, основанное на сновидениях.
Всплыл и заиграл несуществующим в этом мире смыслом ещё один термин: «генетическая память». Как и положено порядочному термину, он ничего не объяснял Илье — он лишь привносил свою толику стройности в систему его безумия.
Или — знания?
Потому что теперь Илья знал и почти что видел, как это было. Гхрымза Пачкун как живой стоял перед его глазами: пария, чудак, зануда, хилый и почти бесполезный член первобытного общества, без которого, впрочем, первобытному обществу было бы скучновато. Он постоянно выклянчивал чужие пайки жира, потому что ему всегда не хватало своей, которую он тоже не съедал. Он постоянно ходил в обносках, потому что свою долю шкур, исчеркав мелкими буквами Забытого Алфавита, складывал в самом сухом и тёмном углу пещеры. Он отчаянно визжал и смешно скалил зубы, когда соплеменники делали вид, что хотят отобрать их. Иногда, наверное, не делали вид, а действительно отбирали.
Наверное, он мог бы стать вполне уважаемым человеком, если бы он и вправду был хронистом. Если бы он записывал события. Если бы он собирал и систематизировал факты и сведения об окружающем мире, необходимые для того, чтобы выжить в этом мире. Если бы он описывал повадки хищных кротов, способы выделки шкур (для одежды, а не для своих дурацких писулек) или хотя бы воспевал подвиги Могучего Охотника — в назидание потомству…
Но Гхрымзу Пачкуна не интересовали события и факты реального мира. Он записывал анекдоты. Доисторические байки у костра после удачной или не очень удачной охоты на доисторических чудовищ — кротов. И в особенности такие байки, в которых чаще встречались ничего не значащие слова.
Гхрымза Пачкун записывал сны своих соплеменников.
Теперь это было так же ясно Илье (и так же бездоказательно), как и смысл только что всплывшего загадочного термина «генетическая память».
Какое-то время Илья привычно и безрезультатно поразмышлял над прочитанным, снова изучил карту, ещё и ещё раз перечёл странную надпись, впрочем, не более странную, чем древний текст, — и, пожав плечами, уронил пергамент на пол шатра. Осторожно задул светильник и, ожидая, пока глаза привыкнут к темноте, стал прислушиваться к сонным звукам внутри и снаружи своего походного жилища.
