Почти все, кроме дозорных, попадали, где стояли, но сначала был раскинут шатёр для Ильи. А лекарь, тоже падавший от усталости, всё бродил между спящими, осматривая раны и перевязывая. Да ещё Аргхад, заставивший лекаря вколоть ему пару ампул бензедрина и отмахнувшийся от перевязки («Царапина!»), был радостен, горд, возбуждён и бодро занял пост возле входа в шатёр. С алебардой наголо, уже побывавшей в деле, и с заскорузлой от подсохшей крови тряпкой вокруг лба.
Бесценного Баргху, потерявшего слишком много крови, Илья, прежде чем удалиться и уснуть, поручил особым заботам лекаря.
Снилась Аля.
Она была в белом свадебном платье, при сбитой набок фате и с ненатурально взрослой причёской, уже слегка растрепавшейся. Всё это ей удивительно шло. Они с Ильёй на спор плясали вальс под «Облади-обладу», и выяснялось, что это вполне осуществимо, если не очень обращать внимание на музыку. А младший лейтенант Василий Мудрых, затянутый по случаю собственной свадьбы в парадный, «цвета морской волны» мундир, был непривычно угрюм, прихлёбывал шампанское, как воду, и косил на невесту ревнивым глазом. В нём просыпался домостроевец. Ему начинало не нравиться, как взмётывается в танце белый подол с высоким, выше середины бедра, разрезом, то и дело открывая Алины загорелые ноги.
Ну и чёрт с ним.
Зато это нравилось Але.
К тому же, ведь это, наверное, был их последний танец, и пускай Васька потерпит.
Все свадебные благоглупости были уже позади. Дрых, растянувшись под гардеробной стойкой, шафер, мужественно выхлебавший полную туфлю коньяка. Наливался хмельной нетворческой тоской институтский поэт, шевелил губами и досадливо мотал головой — видимо, его программа была ещё не исчерпана, а может быть, он остро переживал слишком вольную редактуру своих эпиталам и мадригалов. Валялись под ногами бумажные мальчики и девочки, в невыполнимом количестве извлечённые Васькой из капустного кочана. Кое-где, под ногами же, похрустывало стекло. В одном тёмном углу целовались («У вас своя свадьба — у нас своя свадьба!»), а в другом то затухал, то с новой силой разгорался генеалогический спор: кто кому теперь шурин и деверь, а кто просто свояк…
И почти никому, кроме притомившихся музыкантов да возревновавшего мужа, не было дела до чудных Алиных ног.
— Давай больше не будем его дразнить, — шепнул Илья.
— Ещё чего! — возразила Аля. — Наоборот! — И тряхнула головой так, что фата наконец оторвалась и мягко спланировала прямо в тарелку поэта.
