— Видишь? Все в порядке. Я еще покажу им…
Пробираясь по траншее к болотцу, Никольский услышал Петин голос между двумя пулеметными очередями:
Не снятся ль тебе наши встречи
На улице в жуткий мороз,
Иль наши любовные речи
И ласки, и ласки до слез?
Должно быть, Петя переоценил свои силы, потому что пулемет замолчал, едва только Никольский добрался до выхода из траншеи. Пулемет замолчал, и, не теряя ни минуты, немцы пошли в атаку. Притаившись за большими комьями мокрой земли, Никольский видел, как, стреляя из автоматов, они набежали на траншею и, мешая друг другу, стали прыгать в нее.
Не остерегаясь больше, он поднялся и, сжав зубы, смотрел, как немцы кололи убитых, стреляли в них. И вот… Сердце у него замерло. Высокий худой солдат наклонился над Петей, который, уткнувшись в землю лицом, лежал у пулемета. Потом немец выпрямился. Нож блеснул — раз, другой, третий… Он колол ножом. Лицо уже было залито кровью, а немец все поднимал свой нож — высоко, неторопливо, как будто целясь. В глаза? В сердце?
Никольский вскрикнул и прикусил губу. Все стало для него другим в эту минуту. Он не спал трое суток и почти ничего не ел. Еще полчаса назад он лишь мучительным усилием воли заставлял себя стрелять, следить за своими движениями, думать.
Теперь все переменилось. Он снова был свеж и бодр. Время, тянувшееся бесконечно долго, вдруг разделилось на самые короткие секунды, и сердце билось в такт этим секундам, отчетливо и мерно.
Втянув голову в плечи, он мягко опустился в траву и бесшумно пополз, скорее угадывая, чем видя чуть примятую, пересекавшую болотце тропинку. Редкие выстрелы автоматов еще слышались в траншее — на всякий случай немцы продолжали стрелять в мертвых. Но для него во всем мире наступила одна огромная тишина, и в этой тишине оглушительно громко билось его сердце. Он подобрался к орудию сзади и некоторое время лежал, слушая, как разговаривали немцы. Он ждал, когда весь расчет соберется подле орудия. Минута, другая… Он приподнялся и бросил одну гранату, потом сразу вторую. Все, что произошло потом, было похоже на сон, и это был самый лучший и радостный сон в его жизни.
Немцы были захвачены врасплох, и первым же снарядом из уже заряженного орудия он убил сразу человек двадцать. Петино лицо, бледное, с прядью белокурых волос, упавших на лоб, стояло перед ним, и не было ничего выше, благороднее во все времена, во всем мире, как убивать и убивать фашистов. Он убивал с восторгом, с радостью, с чувством полного, еще никогда не испытанного счастья.
