Госпожа Дульс медленно спускалась по ступеням между двумя рядами любопытных и в воображении своем слышала шепот толпы: «Вон знаменитая Дульс!»
Мимоходом она подхватила Нантейль, прижала ее к сердцу и, в прекрасном порыве христианского милосердия накинув на нее свое пальто, с рыданием в голосе посоветовала:
— Попробуй молиться, деточка, вот на тебе образок. Его благословил сам папа. Мне дал его монах доминиканец.
Госпожа Нантейль, несколько запыхавшаяся, хотя и помолодевшая с тех пор, как опять любила, вышла последней. Дюрвиль пожал ей руку.
— Бедняга Шевалье! — пробормотал он.
— Он был неплохим человеком, — ответила г-жа Нантейль. — Но такта у него не было. Человек общества так с собой не покончит. Ему не хватало воспитания.
Похоронные дроги двинулись в огромную тень, отбрасываемую Пантеоном, и проследовали дальше по улице Суфло, по обе стороны которой тянулись книжные лавки. Товарищи Шевалье, театральные служащие, директор, доктор Сократ, Константен Марк, несколько журналистов и несколько любопытных из толпы шли пешком за катафалком. Духовенство и актрисы разместились в экипажах. Нантейль, вопреки советам г-жи Дульс, поехала вместе с Фажет в наемной карете.
Погода была прекрасная. Идущие за гробом непринужденно болтали.
— Кладбище-то у черта на куличках!
— Монпарнасское? Полчаса, не больше!
— Ты знаешь, Нантейль пригласили во Французскую Комедию.
— Репетиция сегодня состоится? — спросил Константен Марк у Ромильи.
— Конечно, в три часа в фойе. Будем репетировать до пяти. Я занят в спектакле сегодня вечером, занят завтра; занят в воскресенье и утром и вечером… Нам, актерам, никогда отдыха нет. Каждый день все начинается снова, каждый день трепка нервов…
Поэт Адольф Менье положил ему руку на плечо.
— Как дела, Ромильи, хорошо?
— А у вас как?.. По-прежнему Сизифовым трудом занимаюсь. Это бы еще куда ни шло. Но успех зависит не только от нас. Если пьеса плохая и провалится, с ней вместе полетит к черту все, что мы в нее вложили, вся наша работа, наш талант, кусок нашей жизни… И сколько таких провалов я видел! Не раз пьеса валилась с ног, как заморенная кляча, а вместе с ней и я летел вверх тормашками. Ведь страдаешь-то не только за свои ошибки!..
— Ромильи, дорогой, разве вы не знаете, что и наша удача, удача драматурга, зависит от актеров в той же мере, как и от нас самих? Разве вы не знаете, как часто они, из-за неумения или по небрежности, проваливают талантливое произведение? Ведь нас, так же как одного из легионеров Цезаря, охватывает смущение и страх
