— Зяблик нашелся! — хмыкнул Алан. — Если ты так говоришь, Лека, то запомни: поймаем сома, поделим с Аликом, а ты только облизывайся — фантомов не едят!
Иногда говорят про тишину: мертвая. В Кувшинке тишина была живая, зыбко-подвижная тишина безветрия и неуловимого шелеста берегов, не воспринимаемого ухом развода и бульканья мелкой рыбешки. Какой-то пух — то ли остатки тополиного, то ли камышовый — витал незримо в темноте, иногда касался лица, падал на воду и не плыл — от невесомой легкости своей скользил по её глади. Ночная прохлада гладила утомленные окрестности, белевшие от раскаленного зноя днем.
— Нет, ты скажи! — приставал Лека к Алану. — Если бы здесь действительно водился сом! Столько рыбаков — и все неумехи, один ты Д’Артаньян, так что ли получается? Никто его выловить не мог, один Алан Голубцов счас подъедет и возьмет?!
— Во-первых! — терпеливо загибал пальцы Голубцов. — Эти лентяи удят в основном днем, а Силурус всплывает ночью. Во-вторых — сом не клюет на обычную рыболовную снасть. Здесь нужны специальные приспособления, крюки как у багра — а с обычной удочки он просто лесу оборвет — и все! К тому же местным он нужен, как легенда, тут ты, Лека, прав, а приезжим некогда всерьез за него взяться…
— Тихо! Смотрите! — возопил Алик, проведя фонариком дорожку по зыбкой пленке воды.
Они увидели то, что сразу осекло скептика Леку — и убило его надежды попробовать молодой сомятины. Близ берега на мелководье ворочалось какое-то серое гуттаперчевое бревно. Вот перевернулось боком, хапнуло лягушку — и вновь с еле слышным плеском ушло на глубину…
— Ого-го! — присвистнул Горелов.
— Вот он! — торжествовал Алан. — Силурус! Я же говорил! Оклеветанный неверием, оскорбленный сомнением, не понятый современниками — я все же был прав! И что, Лека, разве такой красавец не в силах утащить утку?! Да ему хоть барана дай — утащит под корягу!
— Или… мальчика… — холодея от той опасности, которой подвергался здесь Мирон Витальевич, прошептал Алик. — Алан, ты должен был мне сказать в первый же день…
— Да нормально, Алик! Твой сын купается на протоке, а сомы не любят проточную воду… Хотя… Судя по размерам, Силурус все время должен быть голоден… Может, он от голода и днем выйдет охотиться…
— Все! — подвел итог Лека. — И спорить не о чем! Хана твоему Силурусу, а нам всем доброй ушицы…
Он открыл кастрюлю, источавшую сладковатый запах перекисающей еды, и стал ломать моченый в бульоне хлеб, кусок за куском отправляя по воде. В призрачном свете фонарика их рваные остовы нарушали гармонию спящей природы, идеальную ровность поверхности омута.
