«Сегодня, когда нам все еще понятны события во Франции двухсотлетней давности — а Горбачев называет перестройку революцией, — я хотел бы напомнить, что третье сословие также составляло тогда лишь треть депутатов, однако именно эта треть составила подлинно Национальное собрание» [152].
Важно, что революция 1789 года по-прежнему не утратила своего значения, являя собой модель и пример для стремящихся преобразовать советскую систему. И в 1989 году события 1789 года остаются или вновь стали более актуальными, чем события 1917 года, даже в стране, где произошла Октябрьская революция.
Глава 3. От столетия к двухсотлетию
В первой главе настоящего труда рассмотрена точка зрения либеральной буржуазии на французскую революцию. Во второй мы рассмотрели позиции тех, кто боялся революций, тех, кто их совершал или надеялся совершить, пойдя при этом дальше якобинцев, то есть всех тех, кто воспринял опыт всего революционного периода начиная с 1789 года. Ибо — и я не устаю это повторять — и либерализм, и социальная революция, и буржуазия и, по крайней мере потенциально, пролетариат, и демократия (в любой форме), и диктатура имеют свои корни именно в том удивительном десятилетии, которое началось с созыва Генеральных штатов, штурма Бастилии и провозглашения «Декларации прав человека и гражданина».
Лишь у консерваторов не было оснований гордиться своими предшественниками, лишь они не могли припомнить ни одного события прошедшей эпохи, которое можно было бы представить в выгодном для себя свете. Как мы знаем, французские политики по-прежнему разыгрывали свои роли, словно актеры в костюмированной драме времен фригийских колпаков. Умеренных либералов можно было отличить по тому, что их героями были Мирабо или жирондисты, которым известный, но скучный поэт-романтик и политик Альфонс Ламартин (1790—1869) накануне революции 1848 года посвятил свой многотомный исторический труд, где предостерегал \87\ от крайностей якобинства. Когда грянула революция, Ламартин сделал все для того, чтобы сбить с курса левых радикалов, а затем подавить их выступления. Республиканцы-центристы, шедшие за Жюлем Мишле и Огюстом Контом, избрали своим героем Дантона. Левые республиканцы и сторонники вооруженного восстания — Марата или, во все большей степени, Робеспьера, исключение составляли лишь наиболее страстные атеисты, которые не могли простить Робеспьеру его поклонение «верховному существу». Бытует мнение, что попытки примерять великие личности революции к сложившимся в более позднее время ситуациям, связывать их с непримиримыми политическими позициями привели к тому, что во Франции не было создано их культа, подобного культу отцов-основателей в Америке. Насколько я знаю, ни один из творцов революции не был даже изображен на почтовой марке
