Большой Луи искоса наблюдает, как я грызу ногти. Он будто оценивает меня. Белки налитых кровью глаз кремового цвета, он тяжело дышит, и что-то внутри него сипит и щелкает. Большой Луи впитывает мою беду, словно губка, и мне очень неуютно под его взглядом. Он молчит, барабанит пальцами по коробке из-под конфет, теребит пакет из-под огурцов и изредка вытирает рот краешком свежевыглаженного носового платка.
— Сколько же тебе было, когда он от вас ушел? — наконец спрашивает Луи.
Я вынимаю пальцы изо рта.
— Десять лет.
Некоторое время он переваривает мой ответ.
— И за все это время никаких известий?
— Нет, — отвечаю я. — Никаких.
— А как насчет его родственников? С ними он связывался?
— Его родители умерли. Где-то в Ирландии имеется какой-то странный кузен, но он с ним никогда не был близок. А так — ни братьев, ни сестер. Он был единственный ребенок.
— Как ты?
— Да. А ты откуда знаешь?
Большой Луи пожимает плечами. Смешной вопрос.
— Послушай, — он поудобнее устраивается в кресле, — а что, если он тебе не понравится, когда ты его разыщешь?
— Не знаю. Я как-то не думала об этом.
— Что, если он спился? Или сделался вором? Или стал таким же жиртрестом, как я?
— Для меня это неважно.
— Неважно?
— Да. Это не имеет значения.
— Ты, наверное, думаешь, это так романтично: папа бросил всех, чтобы сколотить состояние за карточным столом?
Меня выводит из себя, что он повторяет слова Фрэнка, и я отвечаю довольно резко:
— Нет. По-моему, это совсем не романтично. По-моему, это безумие.
— По-моему, ты все еще злишься на него, — невозмутимо произносит Луи.
— Да, — говорю я. — Конечно, злюсь.
— Так, может быть, он догадывается об этом. Может, он не хочет, чтобы ты видела, во что он превратился, не хочет, чтобы тебе было стыдно за него.
Я беру куртку и говорю, что мне, пожалуй, пора.
— Не уходи. — У Луи шелковый голос. — Гости заглядывают ко мне не каждый день. Побудь еще немного.
— Мне надо идти. У меня дела.
— Еще полчасика, — просит он. — Заодно поможешь мне прибраться. К тому же я хочу показать тебе кое-что. Тебя заинтересует, вот увидишь.
Минуту я стою в задумчивости, затем опускаюсь на стул. Не знаю, что заставляет меня торчать с этим страшилищем в его закупоренной клетке, парящей где-то на подступах к небесам, — но я остаюсь. Мне выдают запасную пару резиновых перчаток — целые стопки их лежат под раковиной, — и мы вместе отмываем с тарелок уксус и стряхиваем с дивана несуществующие шоколадные крошки. Когда с уборкой и мытьем посуды покончено и осталось только смыть с рук моющее средство, Большой Луи указывает на узкую дверь в прихожей.
