Он отступаться от своего не хотел, доказывал упрямо:
– Горелое печище – место недоброе! Недаром его сожгли. Злое место!
– Чего же злого в нем?
– Не знаю!
– Ну, тогда и спорить не о чем!
Славен откинулся назад, принялся телятину сворачивать. Медведь вылез из-за его плеча:
– Дай – гляну.
Потер телятину пальцем, покачал косматой головой:
– Ты, Хитрец, зря упрямишься. Через Горелое и впрямь ближе…
– Ближе, да хуже!
– Хватит! Как сказал я, так и будет! – рассердился Славен и, нахмурясь, отобрал телятину у спорщиков. – Через Горелое пойдем!
Не заметил он за своей спиной Чужака – развернулся и чуть не налетел на него. Прошипел что-то недоброе и обойти хотел, но высунулась из-под старого Чужакова охабеня тонкая да цепкая рука, остановила:
– Не тебе решать, куда идти.
Славен от неожиданности оторопел, а я поперхнулся аж. Вот так тихоня, ведьмин сын! Да такое Старейшине сказать не всякий нарочитый осмелится, а он, голь перекатная, ляпнул и головы не склонил!
– Да как ты… – Хитрец зашелся, негодуя.
Чужак на его голос повернулся, сказал вроде неспешно и спокойно, а все же побежали от его слов по коже мурашки, обдало холодом:
– Ты, старик, готовься – выходит твой срок в миру…
В каком миру? Да какой срок? Иль это он грозится так, что смерть Хитрецова близка? Откель сие ведает?
Тот пискнул исполошно и замер, на ноги Чужака уставясь. Я невольно тоже на них поглядел.
Стояли возле ног сына ведьмина две бадьи, доверху чистой воды полные… Бегали по гладкой поверхности блики яркие, дрожали испуганно, будто боялись споров да голосов чужих. И где же он в такую темень родник сыскал?! Неужто и впрямь нежить он?!
Славен бадей не приметил, двинулся грозно на строптивца:
– Ты делать будешь то, что я велю! В верности мне клялся, значит, и слушаться меня должен!
Тот пожал равнодушно плечами, хмыкнул:
– Я? Тебя?
Это уж он через край хватил! Славен – парень незлобивый, но ведь всякой доброте предел есть. Нельзя этак с нарочитым говорить! Ничего, кроме неприятностей, не напросишь…
– Не хочешь слушать меня – уходи отсель! – разъярился Славен.
За дело разъярился – я б на его месте вообще с наглецом схватился в поединке, да раз-навсегда выяснил, чья правда верх возьмет…
– Утром уйду. – Чужак отвернулся и пошел в свой темный угол.
Медведь его недоуменным взглядом проводил, а Лис лишь покрутил пальцем у виска, дескать – что с умалишенным разговаривать…
Я ночь худо спал – метался в сомнениях и страхах пустых, о Чужаке думал. Веяло от ведьмина сына силой большей, чем у Славена была, только разобрать я не мог, откуда она у него да какова. Казалась сила его Кулле сродни – ветру вольному, бездумному, который и добро и зло в одно смешивал да нес-веял по белу свету – кому что достанется… Видать, обучился Чужак ведовству у матери, получил силу от ее знаний, а управляться с этой мощью толком не умел. Это что глуздырь годовалый с ножом острым охотницким балующийся, – иль себя, иль других, а непременно порежет…
