— Родом из Приболотья, а нынче живу у деда, на Уже. Слыхали о таком озере?
— Это которое у Красного Холма? — заинтересовался мерянин. Я кивнула.
— Ходил я там, — улыбнулся он. — Раньше на Уже охота была, что гулянка — куда ни сунься, всюду зверье. Казалось, будто тамошний Лешак сам навстречу человеку дичь гонит, а как лесное печище на Холме сгорело, так дела совсем плохи стали — пушного зверя мало, зато волков хоть пруд пруди.
— Я там недавно, прошлого не ведаю, но зверя бью и не жалуюсь, — откликнулась я.
То, что мерянин знал Ужу и Новое печище, сблизило нас. Он выковырял из костра кусочек обвалянного в золе мяса и протянул мне:
— Держи. Сама, что ль, зверя бьешь?
— Сама, — принимая угощение, ответила я. — Дед стар стал, а больше родичей нет, все в Приболотье остались — вот и приходится вертеться.
Теперь все глядели на меня с сочувствием. Девке бродить по лесу с луком за плечами доводится не часто, а уж коли довелось — знать, заставила великая нужда.
— Как зовут-то тебя? — поинтересовался мерянин.
— Дарой.
— А меня Сычом.
Понемногу в беседу втянулись другие охотники, и вскоре я узнала их имена. Словенов звали Первак и Сила, а кривичского парнишку — Житник. Разговор вновь оживился.
Вначале все болтали о том, что видели и делали сами, — кто, куда, откуда, сколько набили зверя, а затем перешли к слухам и шепоткам, носящимся с ветром по Руси. Словене помянули княжьего боярина Мотива, который сидел в Ладоге и сдирал по три шкуры с простого люда, мерянин посетовал на беспокойных соседей вятичей, тех, что платили дань хазарам[35], а кривичский парнишка замахнулся осудить аж самого Владимира.
— Он княжну нашу, красавицу Рогнеду, в старуху до времени превратил, — сетовал он. — У брата жену украл, обесчестил и бросил. Ее теперь иначе чем Гори-слава[36] и не кличут. Душа у него — что камень. Наших людей пред собой не видит —потакает татям-инородцам.
— Глупости! Ярополк давно на брата налезал, вот и получил чего хотел, а ты не суди, коли не ведаешь! — оборвал его Сила. — На Владимира напраслину не возводи.
— А я о том говорю, что сам видел! — обиделся парнишка. — Я этой весной был в Киеве, видел и Владимира, и его прихвостней урман. Ехали они по улице — конскими копытами чуть людей не давили. Разряженные, все в золоте да зуфи, рожи — что теткина сковорода! Люди говорили, будто они возвратились из большого похода. Я-то к сестрице спешил, она за княжьим теремом живет, попытался было пред ними проскочить, а новый княжий воевода Али как шарахнет меня по башке плетью! «Куда прешь? — говорит, — Не видишь князь едет?!» А сам глазищами так и зыркает. Я с перепугу попятился, упал, а Владимир засмеялся и проскакал мимо. Не одернул наглеца, не присмирил…
