— Как тебя зовут? Откуда ты? — сказал другой голос, мягкий и напевный.
«Так говорят эсты», — вспомнила я.
«Вон и Адальсюсла, земля эстов» — держась за тяжелую рукоять весла, говорил Чернобородый Трор. Когда это было? Ах да, перед тем как я захотела умереть и упала в море…
— Она не слышит, — сказал эст.
— Глупости, — небрежно отозвался урманин. — Она все слышит, только не хочет отвечать. Когда твой отец купил меня у Клеркона, я тоже ни с кем не хотел разговаривать.
Эст помолчал, а потом хмуро заметил:
— Еще бы ты стал разговаривать после Клеркона.
— Я убью его! — зло пообещал урманин.
— Может быть, — покладисто откликнулся эст и, нагнувшись ко мне, удрученно покачал головой. — А с ней-то что будем делать?
— Ничего, — беспечно хмыкнул урманин. — Потащим домой. Твоя мать давно хотела девчонку-рабыню.
Рабыню?! Ну уж нет! Я бросилась в море не для того,. чтоб вновь стать рабой! Лучше умереть! Урмане любят убивать, и этот ничем не отличается от прочих.
План возник в моей голове мгновенно. Собрав все силы, я дождалась, пока урманин наклонится и возьмется за край волокуши, а потом резким движением, от которого померкло в глазах, рванулась к нему. Оружия у меня не было — только зубы, но я не промахнулась.
— Пусти! — Чья-то рука потянула меня прочь от вскрикнувшего от неожиданности урманина.
— Отцепи ее, Рекони! — придя в себя, зарычал он. Но почему-то не ударил. От удивления я разжала зубы. Держась за прокушенное плечо, мальчишка смотрел на меня узкими от гнева глазами.
— Ты что, ошалела? — спросил он и вдруг закричал: — Не надо, Рекони!
Прут выпал из руки замахнувшегося на меня эста.
— Но, Олав…
— Ты не понимаешь, — торопливо забормотал урманин. — Она не виновата!
Он выгораживал меня?! Но почему?
Меня затошнило от вкуса чужой крови, и, постепенно затихая, голоса мальчишек превратились в едва различимый шепот. А потом пропал и он…
— Вот так, девочка, вот так… — Теплые мамины руки бережно обмывали мое лицо холодной водой, ее мягкий голос сочился сквозь тьму беспамятства.
— Мама! — жалобно простонала я и очнулась. Конечно, мамы рядом не было, а надо мной сидела круглолицая женщина с добрыми и немного грустными глазами. На ее. коленях стоял тазик с зеленоватой жижей, а из крепко сжатых пальцев торчал краешек мокрой тряпицы.
— Не бойся, девочка.
Она была эстонкой. Это я поняла по говору и добротной, не похожей на нашу одежде. Два ряда бус свешивались с ее груди, чуть не касаясь моего лица. Невольно я шарахнулась в сторону и вскрикнула от боли.
