Рядом с ним хрустнули ветки. Волк выбирался, догоняя его, из зарослей густого ельника. Гэвин повернулся и смотрел, как тот лезет, проваливаясь в снег. А потом, медленно-медленно, он понял, что, когда женщина с шишками увидела его, волка рядом с ним не было; она бежала не от волка — она бежала от него самого.
А то существо, которое он сейчас видел, существо, что выползало из ельника, — это был вовсе не волк, это был уже не волк, хотя оно, должно быть, до сих пор считало себя волком, не замечая своих постепенных перемен, как и Гэвин до сих пор их не замечал. Это была каменная жаба — жаба, чем-то отдаленно похожая на волка. А в ее желтых глазах на уродливой морде Гэвин увидел отражение себя самого — отражение того существа, которое когда-то было им, — каменную жабу, отдаленно похожую на человека.
— Как же мы охотились, волк? — растерянно спросил он, глядя на свои коротенькие, медлительные жабьи лапки.
И вспомнил: уже довольно давно они с волком не загоняли дичь. В этом не было нужды. Нужно было только смотреть на нее, и тогда она сама подходила — если удавалось поймать ее взгляд. Призраки забирают у тебя, но и дают тебе.
Они забирают совсем немного. Им нужна только небольшая часть твоего существования, чтоб заполнить им свое небытие и твоим содержанием — свою пустоту. Это почти незаметно — как незаметен укусмалярийного комара. Но если прежде комар успел укусить человека, больного малярией, вскоре ты узнаешь об этом.
Вскоре ты узнаешь об этом — если тебя в тебе будет еще достаточно много, чтобы узнать.
Волк попытался задрать морду, чтобы завыть в тоске, но жабья огромная голова не поднималась — она была устроена не так, чтобы подниматься к небу. И тогда он заскулил, беспомощно, как щенок.
Каменная жаба в Гэвине все тянула его вперед, туда, к людям. Слепо, равнодушно, могущественно, и он не мог себе даже вообразить, для чего это может понадобиться чудовищу, созданному в подземельях Повелителя Царства Мертвых. Но, если ей было это нужно, Гэвин-человек поступил наоборот: он уперся в снег всеми четырьмя своими жабьими лапками сразу. А волк, все еще поскуливая, двинулся вперед. Ведь он был всего лишь волк. Гэвин смотрел, как тот ползет, и тоска и равнодушие подымались в нем — равнодушие и тоска, которые он видел когда-то в янтарных глазах. «Какая разница? — говорили они. — Все теперь бессмысленно».
Потом он бросился вслед за волком, выкладываясь изо всех сил, чтоб догнать, — то есть ему, конечно же, лишь казалось, что бросился, на самом-то деле он медленно ковылял, еле ворочая лапами и перепахивая брюхом снег, но все-таки он двигался чуть быстрее, чем волк, и, догнав, врезался с такою силой, как только мог, плечом тому в бок, едва не опрокинув. Он был сейчас по-прежнему крупнее волка. Тот остановился, мотая головой, и Гэвин попытался загородить ему дорогу.
