— Значит, плохой он. — Ларда неодобрительно поджала губы. — Самому мост не нужен, так взял и сжег. А люди пускай вплавь перебираются, ежели на тот берег охота — так, что ли? И зачем же много мостов жечь? Дорога-то все равно одна, и речек только три в Мире… Ежели он своими желаниями править не может, так и сжег бы самый последний, а прочие бы не трогал.
Леф застонал в отчаянии, но Ларда не унималась:
— А почему «с давних лет»? Не может такого быть, ты же только зимой появился.
— Ну я же сказал: выдумка это!
— А что такое «клей»?
— Это вязкое такое, густое, липкое. Отец из смолы, рыбьей шкуры да старых костей варит, чтоб деревяшки скреплять.
— А что такое «кресты»? И почему они гниют?
— Кресты… Ну, крестовины… — Леф сорвал две травинки, сложил. — Вот это — крест. А гниют потому, что старые, не следит за ними никто.
— Не бывает такого над могилами. — Ларда возмущенно пожала плечами. — Нельзя над телами тех, кто на Вечной Дороге, всякую пакость ставить, да еще за могилой не следить. Мгла такого не прощает.
— Ну что ты пристала, будто волосина к языку? — Леф уже чуть не плакал. — Не знаю я ничего, отстань!
— А вот я, кажется, знаю, что это за кресты такие. — Нурд помрачнел. — Ты, наверное, песню эту завтра не пой, а то еще кто-нибудь догадаться может. Как бы не приключилось плохое…
Но очнувшаяся Гуфа оборвала его нетерпеливо, почти что зло:
— Молчи, не будет плохого. Все молчите. А ты, Леф, не устал еще? Ты пой, если не устал.
* * *
— Он пел до солнечной смерти, до глубокой ночи он пел. Видно было, что рана его очень болит (даже Гуфа не смогла унять боль до конца), а он все равно пел. А люди стали приходить и слушать. Местные пришли, и жители Черных Земель тоже. Даже сам Предстоятель пришел. Даже Куть, здешний корчмарь. Они просили его петь еще и еще, хотя песни его были странные, злые — от них многие плакали, но просили еще. Люди расплескали свой разум от его непонятных песен. Даже прозвище выдумали ему: Певец Журчащие Струны. Может быть, он ведун? Неспроста же снисходят знаться с этим щенком Гуфа и Витязь, который тоже наделен неявными силами…
Говоривший, похоже, сам испугался своей внезапной догадки. Он смолк, будто подавился словами, утер ладонями взмокшую от волнения плешь.
Точеная Глотка молчал. С самого утра он был немногословен и мрачен, а каждый новый выпитый горшок браги делал его только еще мрачнее. И отряженный вчера подглядывать за выскочкой-недомерком Мурфов прихлебатель никак не мог уразуметь, продолжать ли рассказ. Уж больно зол сегодня кормилец, как бы собственное усердие самому себе поперек не вышло. Точеная Глотка не слишком разборчив, когда ищет, на ком бы сорвать досаду, а кулаки у него твердые и тяжелые…
