Торк отставил горшок и заскреб в затылке, обдумывая услышанное.
— Может, потому и вышло у них все так вдруг и не слишком по-людски, что не без ведовства в этом деле? — проговорил он наконец. — Хотя… Ты, Хон, успокойся. Я так думаю, что им бы и без Гуфиного вмешательства не жить иначе, как вместе. А что до слов старухиных… Я, когда ее слушаю, часто вообще понять не могу, о чем она говорит и с кем — со мной, с собой или же с Мглой Бездонной.
Витязь открыл было рот, но сказать ничего не успел. Его перебил Леф, до которого хоть и с трудом, но дошло все-таки, что могли значить слова дряхлой ведуньи.
— Если Ларде из-за меня плохо будет, так лучше не надо мне ничего, лучше уж я тогда со скалы теменем вниз… — голос его сорвался, и сам он тоже сорвался с места, словно прямо сейчас хотел исполнить задуманное.
Витязь дернул щекой, хмыкнул:
— Ты сядь, не спеши. Гуфа не только Ларде плохое сулила — тебе тоже. Видел я ее вчера в Десяти Дворах, так она среди прочего мне сказала: «Подла судьба, подла. Не может позволить Миру избавиться от напасти иначе, как в обмен на мучения двух славных детишек». Это она о тебе да о Ларде так — «славные детишки». А вот, кстати, ты, славный… Знаешь, чего ведунья в Десять Дворов ходит? Ах, не знаешь? Так я скажу тебе: она там мужику одному лечит свороченную скулу. А своротил ту скулу один… как бы это… один славный детишка. И ведь здорово своротил — Гуфа бедная пятый день бьется, залечивает.
— Интересные новости узнаю! — Хон заломил бровь. — А меня да отца своего тот орясина уверял, будто упал да о камень съездился… Это за что же Леф его так?
— А он о Ларде что-то пакостное сказал, — пояснил Нурд.
Леф смотрел в пол и мрачно сопел. Витязь улыбнулся ему, и теплая эта улыбка странно изменила резкие черты Нурдова лица.
— Права Гуфа; как всегда, права — славных детей Бездонная вам послала, мужики. — Все с той же мягкой, чуть грустной улыбкой Нурд обернулся к Торку: — Слышишь, охотник… Когда Гурея жене твоей рассказала о том, что дочки ее видали, та уж вовсе бешеный знает чего вообразила, и как Ларда домой заявилась, то напала на нее Мыца, ровно хищная. Пока речь только о Лардином поведении шла, девчонка молчала, но когда мать до Лефа добралась, то дочка почтительная на нее аж зубами защелкала. Леф, говорит, самый хороший, а если ты, говорит, думаешь, будто он пакость сотворить способен, то я себя буду голодом и жаждой морить, покуда ты у него сама прощения просить не станешь. А ежели, говорит, заупрямишься, то до Вечной Дороги себя уморю. И что ж ты думаешь? Следующее солнце еще состариться не успело, как Мыца побежала к парню — о прощении умолять, потому как чадо единственное и впрямь не пило, не ело и матери словечка единого сказать не желало. Вот такие они, дети ваши.
