Она ушла, деловито топая каблуками по затертому паркету. Мы с бабушкой остались перед дверью в спальню, шепчущиеся, словно два заговорщика.
— В клинику! — сказала бабушка. — Она думает, будто мы не знаем... Алена, ты случайно не брала мой лак для волос? Никак найти не могу.
— Я им не пользуюсь. Ба, я заберу маму.
— Зачем еще? — недовольно ответила mamie[2].
Я едва не раскололась, что завтра привезу ей совершенно другую маму. Ту, которую мы обе помним и чьего возвращения так ждем... Только говорить ей это нельзя. Бабушка не только мне не поверит, но еще из дому не выпустит. Слава богу, она никогда не зацикливается на одном вопросе, а задает их россыпью. Словно дробью стреляет — какой-нибудь да попадет в цель.
— Куда на ночь глядя? Как ты с ней поедешь в метро?
— Там внизу Лешка на машине. Он довезет.
Бабушка недовольно покачала головой, но отошла в сторону, освобождая мне дорогу. Оставшись перед дверью в одиночестве, я почувствовала себя неуютно. Словно мне шесть лет, я разбила вазу, в которую полезла за конфетами, и меня ждет серьезный разговор.
— Веди себя с ней кротко, — наставляла бабушка, оказавшись у меня над ухом, — не перечь ни в чем и не спорь. Лишнего не говори, лучше вообще помалкивай.
— Я все знаю, ба! — раздраженно ответила я и толкнула дверь.
По сравнению с гостиной в спальне было мрачно. Так мрачно, что на меня накатила тихая безотчетная паника. В углу горел синий торшер, отчего в комнате царил какой-то предгрозовой сумрак.
Мама сидела в кресле, прямо напротив входа. Расправив спину, с необъяснимой величественностью подняв подбородок. Руки спокойно лежали на подлокотниках, широкие черные кружевные рукава походили на опущенные крылья птицы. Платье, тоже кружевное и темное, закрывает шею до самого подбородка. Лицо в тени, отчего казалось, что на его месте пустота. В фигуре мамы чувствовалось нечто темное и недоброе.
Я судорожно сглотнула.
— Мама, — осторожно позвала я.
Она не откликнулась. Никогда не откликается, хотя поворачивает голову на звук включившегося холодильника и кривится, заслышав мяуканье бабушкиной кошки.
— Мама, это я. Я вернулась.
Она меня не услышала.
Овчинников успел задремать на руле. Услышав, как хлопнула дверь подъезда, он поднял голову. Придерживая маму под руку, я провела ее через двор и усадила на заднее сиденье прямо за Лехой.
— Не, так не пойдет, — сказал он.
— Что не пойдет?
— Не сажай за моей спиной. Ты не представляешь, как я ее боюсь.
— Алена... Где ты, Аленушка? — протянула мама, страдальчески глядя на мои коленки.
