Ноги его подкосились, и он медленно осел на пол. Рука сама собой потянулась к нагрудному карману рубашки, в котором обычно лежали сигареты. Он сидел и промахивался мимо оторванного кармана, а тот, кто его оторвал, медленно покачивался рядом, и с его правого ботинка что-то капало. Костюченко все пытался достать из несуществующего больше кармана пачку «Тройки», курение которой грозило раковыми заболеваниями. Но раковые заболевания казались сейчас чем-то несущественным, даже нереальным. Надпись, алевшая на стене над пожелтевшей раковиной с отколотой по краям эмалью, была куда более реальной. Хотя и не совсем понятной.
Корявые разбегающиеся буквы складывались в слова: СДОХНИ, ТВАРЬ! От восклицательного знака тянулся густой неровный потек.
Костюченко посмотрел на Липатова. Ему показалось, что мертвец смотрит на него выпученными глазами и ухмыляется.
Костюченко вскочил на ноги, заорал и пулей вылетел из камеры. Он мчался по коридору и слышал тяжелые шаги, которые следовали за ним по пятам. «Это Андрюха! Спрыгнул и бежит за мной...» Картина, промелькнувшая в сознании, была чудовищной. Липатов бежал за ним, высунув посиневший, со следами зубов, язык, обрывок ремня болтался на искривленной шее, мокрая правая штанина прилипла к ноге... Он бежал и продолжал широко ухмыляться – так, что видны были окровавленные десны.
Костюченко в два прыжка преодолел лестничный пролет, развернулся на площадке, нащупывая на ходу кобуру... Шаги не отставали...
Он уже почти достал пистолет, когда услышал крик за спиной:
– Стой! Не стреляй!
Костюченко обернулся. За ним бежал Микола, громко топая высокими форменными ботинками.
На площадке первого этажа они застыли, переводя дыхание.
– Это... ты? – спросил Костюченко. Микола молча кивнул.
– А я... это... звонок... услышал... В дежурке... Микола снова кивнул. Похоже, это объяснение устроило их обоих.
Костюченко собрался. Шумно выдохнул:
– Пойду позвоню в прокуратуру.
Микола кивнул в третий раз. И пошел за ним следом. У Костюченко язык не повернулся приказать ему вернуться на пост, в ИВС.
Он слишком хорошо видел перед глазами ухмылку, застывшую на окровавленных губах мертвеца.
* * *
Одиннадцать часов двадцать три минуты. Москва. Митино.
Николай Михайлович Севастьянов стоял перед зеркалом в глубокой задумчивости. Со стороны могло показаться, что генерал любуется красивой сединой, присыпавшей аккуратно стриженую голову будто солью с перцем.
«Соль с перцем» – так назывался окрас его любимого миттельшнауцера Снапа. Пес сдох от старости четыре месяца назад. Всему свое время. Снапу пора было сдохнуть.
