Он, по сути, вообще еще нигде не был, а трактир с дурацким названием «Трехногий петух» стал первым публичным местом, которое этот человек посетил за нескончаемо долгие семь дней и ночей. Именно столько прошло с момента его пробуждения, именно столько он блуждал в одиночку по огромному мертвому городу и чащам вечно молодого, таинственного леса, время от времени вырывавшим из остатков его памяти воспоминания той далекой поры, которую вряд ли кто из живущих ныне помнил хотя бы по отцовским рассказам.
* * *
Все началось с боли. Боль определенно родная сестра жизни: она появляется, как только мы приходим в этот мир, и последней покидает умирающее тело. Раз ты страдаешь, значит, жив; коль уже ничего не чувствуешь – пора вызывать святого отца и заботиться о спасении души.
Боль пронзила его роем разъяренных, яростно жалящих ос. Она, подобно воде, покрыла каждый маленький участок его безжизненного тела, а затем просочилась внутрь разбитого черепа и разбудила спящее вечным сном сознание. Он помнил, как кричал, беззвучно кричал, силясь напрячь давно уж сгнившие голосовые связки. Он широко раздвигал лишенные плоти челюсти, но не слышал ни звука, поскольку тогда еще в его ушах не было барабанных перепонок. Он заглатывал комья земли вперемешку с трупными червями, но не чувствовал ни вкуса, ни отвращения. Единственным чувством, жившим тогда в его покрытой слоем липкой, однородной гнили груди, была боль, несусветная боль, вновь пробудившая его к жизни. Однако вскоре она ушла, уступив место растерянности и непониманию. Эти ощущения были лишними в процессе восстановления организма и поэтому задержались у него в голове недолго. Их сменил сигнал, властный приказ очнувшегося от спячки мозга, шевелить конечностями и изо всех сил ползти наверх, выбираться из-под земли. И он послушался, и он пополз, раздирая землю едва обросшими тоненьким слоем плоти пальцами и что есть мочи напрягая непослушные ниточки вновь нарастающих на кости рук мышц. Когда же задача была выполнена и его останки выкарабкались на поверхность, мозг сжалился над человеком и отключил сознание, не дав ему узреть весьма редкий в природе процесс… процесс, обратный разложению.
Беспамятство продлилось минуты, а может, и дни. Он не ощущал тогда времени, но зато мог воспринимать окружавший мир во всей красоте и неповторимости. Яркое солнце слепило глаза и приветливо ласкало робкими лучами его новую, розовую, словно у младенца, кожу, правда, местами все еще покрытую комками грязи. Слабенький ветерок приятно холодил низ живота и нежно касался прядей густых, длинных волос. Он был абсолютно голым, разве что на правой руке болтался проржавевший насквозь наруч, а на левой ноге мешался не догнивший до конца сапог. Все-таки в прежние времена кожевенники умели дубить кожу…
