На том жутком празднике происходило то же: отбирая себе добычу, нападавшие бездумно сеяли смерть, убивая не только оказывавших сопротивление, но и тех, кто был им не нужен.
Как самобеглые повозки возвращались к большой колеснице и как она улетала, Легвос не помнил, поскольку от сильного потрясения лишился чувств. В себя он пришел только в карете, когда их неполное семейство возвращалось домой.
Что будет, если одна из «черных колесниц» снова опустится на холмы? Сможет ли он, прелат Гудроф, защитить свою семью от похитителей?
Придя в свою опочивальню, прелат разделся и, повздыхав, уснул, так и не найдя ответа на этот вопрос.
Ночью пошел сильный дождь, усилился ветер, но, несмотря на непогоду, Молчун дважды выходил на улицу с фонарем, чтобы проверить – не сорвал ли ветер «крылья» лопастного колеса, построенного два дня назад.
Буря яростно трепала парусину, хлестала дождем по деревянным брусьям, но крепкая конструкция не поддавалась, только немного поскрипывала.
Молчун подумал, что неплохо бы сделать механизм изменения положения крыльев и в течение дня менять нагрузки на колесо, ведь при сильном ветре водочерпалка работала избыточно, накачивая воды больше, чем нужно, и без нужды изнашивая зубчатые колеса.
«Завтра займусь», – пообещал себе невольник. Работа оставалась единственным, чем он мог занять себя, пока его сознание и память были недосягаемы.
Проверив механизм, Молчун вернулся в свой домик, а ему на смену из хижины на склоне появился Рулоф.
Прикрываясь плащом из просмоленной мешковины и подсвечивая себе фонарем, он спустился во дворик и еще раз осмотрел сотворенное невольником чудо – самокрутное колесо.
Он не очень верил, что у Молчуна что-то выйдет, но когда вся эта громада заскрипела, закрутилась и стала без помощи осла подавать воду – да как подавать! – он воскликнул: великие реки! И на четверть часа лишился дара речи.
Сейчас колесо стояло – по ночам водочерпалка не работала, но крылья трепетали под порывами ветра, как будто не могли дождаться утра, когда же им снова позволят крутить колесо.
– Чудо! Одно слово – чудо! – вслух произнес Рулоф и, покачав головой, стал подниматься к лачуге, черпая дождевую воду дырявыми башмаками.
Хлопнула дверь лачуги, и пару минут спустя Рулоф уже снова храпел на деревянной койке. Смотритель спал, но за стеной в пристройке не спал осел Лумбарий, перебирая копытами и опуская морду в торбу. Он ел овес, думал и снова ел и не переставал восхищаться гением большого человека, сократившего срок его ослиной каторги.
