— Раз мы их не изъяли во время обыска и у нас их нет, то будем считать вас беспартийным, — бесстрастно констатировал он.
Дошли до участия в общественной работе. Он пишет: «В общественной работе не участвовал, или очень немного». Это меня возмутило до глубины души.
— Как это так? Ведь я был кандидатом в члены Ленинградского Совета, председателем юнсекции на Волховстрое, внештатным инспектором Ленинградского бюро жалоб ККРКИ, председателем бюро инженерно-технической секции на Магнитострое, членом Уральского правления профсоюза строителей, делегатом V съезда инженерно-технических секций, членом горсовета Магнитки. Разве этого мало? Разве это не характеризует мою общественную работу?
— Все это ерунда. У нас нет документов, подтверждающих то, о чем вы говорите.
— Как так? — воскликнул я. — Все документы забрали во время обыска.
— У меня их нет, мне их не передавали, значит их нет.
Дело дошло до подписания анкеты. Я категорически отказался ее подписать.
— Ах, так! Хорошего обращения с тобой не понимаешь? Встать! Марш в угол! Будешь стоять до тех пор, пока не подпишешь, отвернись лицом к стенке! Ты еще расскажешь, как работал начальником иностранного отдела, передавая сведения иностранным разведкам.
Я был настолько ошеломлен брошенным мне обвинением, что на какое-то время потерял всякое соображение. Придя в себя, я заявил:
— Вы лучше о моей работе запросите полковника Болдырева, начальника СПО, он хорошо знает, кто я такой.
— На черта он мне нужен! — крикнул следователь. — Я и без него обойдусь. Подписывай!
— Не подпишу.
— Ну и стой!
Я стоял, наверное, часа два и невольно вспомнился незаконченный рассказ Плоткина, неужели он прав? Не может этого быть! Очевидно, этот произвол исходит от местных органов. Я стоял еще какое-то время лицом к стенке в углу и вдруг мне стало почему-то смешно: меня, взрослого человека, поставили в угол, как напроказившего ребенка.
Устали ноги, я повернулся к сидящему за столом следователю и заявил:
— Стоять больше не буду. Это недопустимые методы следствия, противоречащие нашим законам конституции, это насилие!
Он вскочил и начал орать:
— Ах ты, контрреволюционная сволочь, еще рассуждаешь, что законно и что незаконно. Для вас, контриков, нет законов! Я тебе покажу закон! Такой закон, который тебе надолго запомнится.
В это время открылась дверь в кабинет и на пороге появился начальник райотдела.
— Что за шум, в чем дело?
Я заявил ему, что следствие ведется недопустимыми методами и требую свидания с прокурором. В ответ услышал, сказанное совершенно спокойным голосом, в котором сквозила ирония:
