Парни расхохотались гораздо. откровеннѣе преж-няго.
— Лешка, чортъ, уморилъ, будетъ! — вполголоса уговаривалъ Горшковъ и ткнулъ пріятеля кулакомъ въ бокъ, но тотъ уже вошелъ во вкусъ и не хотѣлъ такъ скоро покончить.
— Э-э, нехристи вы... хреста на шеѣ нѣту-ти. Уби-ли человѣка и надъ гробомъ его надсмѣхаетесь, безот-цовщина несчасная... — укоризненно покачивая го-ловой, сказала Акулина.
— Мамынька, не связывайся съ ими, брось. Пу-щай... собака лаетъ, вѣтеръ носитъ, — сказала Кате-рина.
— Оскобно>1), доченька. Нельзя все спущать та-кимъ... такимъ непутевымъ... такимъ негодяямъ,—уже внѣ себя отъ гнѣва и безсидія, заливаясь елезами, вы-говаривала Акулина.— И Господь милосердный тер-питъ это и не накажетъ этихъ злодѣевъ... какъ только земля носитъ, не провалится подъ ими, подъ та-ісими негодными. Вѣдь они хуже псовъ. Никакая собака не сбрешетъ того, что они тутъ... надъ тѣломъ... Надъ тѣломъ... надъ покойникомъ...
шшш.еІапвкагаШ.ги
8>е 131
У Акулины перехватило духъ; она истерично за-рыдала и, ухватившись рукой за край телѣги, съ уси-ліемъ передвигала ноги.
У Лобова разгорѣлись и заискрились и безъ того блестящіе озорные глаза. Въ этотъ моментъ онъ во-истину походилъ на блажного.
— Ну, ну, ты не очень-то ругайся, старая сука, а то и тебя недолго придушить... — Но тутъ онъ зап-нулся. — Ишь Бога вспомнила, еволочь! Я тебѣ Богъ, а ежели мало, такъ и Богородица въ придачу. НІто-о?!
При этомъ онъ съ захлебываніемъ выплюнулъ мер-зѣйшее ругательство, за нимъ другое, третье и четвер-тое... одно возмутительнѣе и гаже другого.
— Вотъ какъ... што? спужались?
Акулина всплеснула руками. Маленькая Маша се-меиила бокомъ, дико оглядываясь на парней и крѣпко уцѣпившись за полу короткой пальтушки Катерины. Въ ея худенькомъ, поблѣднѣвшемъ личикѣ и особенно въ одичавшихъ отъ испуга глазахъ выражался смер-тельный ужасъ.
— Нѣту никакого Бога. Вотъ какъ... Я вамъ Богъ, молитесь и прикладывайтесь къ моему... одинъ чортъ будетъ! — съ тѣмъ же азартомъ, точно мстилъ своему кровному обидчику, выкрикивалъ Лобовъ и вырази-тельнымъ жестомъ руки указывалъ бабамъ на одно непристойное мѣсто своего тѣла.
Онъ, видимо, пьянѣлъ отъ своего богохульства и сквернословія и, какъ человѣкъ, покатившійся съ го-ры, чѣмъ ниже спускается по наклону, тѣмъ катится быстрѣе и быстрѣе, и еслибы даже захотѣлъ остано-витьея, сдѣлать этого уже не въ силахъ, пока ни до-катится до самаго дна, такъ и Лобовъ, разъ начавъ, уже неудержимо выплевывалъ мерзость за мерзостью...
