Никому ни проходу, нп ^^^^щ..>еIа^н-ка^вк>0(^и
189
вались... Хошь нѳ живи! Какая это жисть?!.. И чего начальство смотригь?
Видъ хозяина съ непокрытой головой, съ развѣ-вающимися отъ быстрой ѣзды длинными, бѣлыми во-лосами и бородой возбуждалъ въ его сердцѣ жалость и еще бблынее озлобленіе противъ озорниковъ.
Нѳ совсѣмъ ещѳ оправившійся отъ перепуга ста-рикъ нѳ проронилъ ни слова. Его поражало и совер-шенно сбило съ толка мужицкоѳ буйстйо и, тѣмъ бо-лѣе, буйство, учинѳнное надъ нимъ, Степаномъ Мар-келычемъ, котораго всѣ крестьяне въ округѣ нѳ мо-гутъ не знать, ибо здѣсь онъ родился, здѣсь и соста-рѣлся, никакой зѳмли, кромѣ трехъ десятинъ усадьбы, не имѣетъ и никогда больше пѳ имѣлъ, всегда во всю свою жизнь никогда нѳ ссорился съ крѳстьянами и, наоборотъ, по мѣрѣ возможности, приходилъ къ нимъ на помощь.
Отецъ его былъ чистокровный крестьянинъ-сиби-рякъ, внушившій сыну любовь къ мужику, къ его тяжкой долѣ и передавшій непримиримую ненависть къ патентованнымъ «угнетателямъ» его, т.-е. къ пра-вительству и дворянству. Но Степанъ Маркелычъ за-мѣтилъ, что съ провозглашеніѳмъ «свободъ» мужикъ по-казалъ такую дикую злобу и нетерпимость ко всѣмъ, кто не его масти, кто выше ѳго поставленъ по своему матеріальному и общественному положеню, что жить въ незащищенной никѣмъ деревнѣ стало невыносимо.
«Что-жъ, — думалъ Степанъ Маркелычъ, — давили, угнетали, глушили все человѣческое, держали въ безпросвѣтной тьмѣ... Теперь народъ. одичалъ ' и мститъ всѣмъ господамъ. Гдѣ-жъ ему разобраться, кто его другъ, кто врагъ? Винить ѳго за это нельзя. А вотъ они-то, властители и, попечители наши, что думали, чего смотрѣли? Вотъ и дождались, что даже людямъ ни въ чемъ неповИннымъ яшть стало не вмоготу»...
И старикъ, позабывъ о мужикахъ, ругалъ въ душѣ
Въ телѣгѣ у Мирона сиалъ Дѳминъ и дремалъ съ своимъ сазаномъ под$ мышкой Рыжовъ. Миронъ, се-годня особенно воспылавшій любовью къ своему куму, еще въ предмѣстьѣ передалъ вожжи Рыжову, а самъ пересѣлъ въ телѣгу къ Леонтію, чтобы ѣылить пе-редъ нимъ дупіу и всласть наговориться. Дорогою они бесѣдовали обо всемъ и хотя іплохо понимали другъ друга, но такъ расчувствовались, чте много разъ принимались цѣловаться и даже всплакнули. Ихъ изліяніямъ не помѣшала даже погоня за стари-комъ Степаномъ Маркелычемъ, только Миронъ, уви-дѣвъ опередившую ихъ «барскую» каріолку, замѣтилъ, что господъ всѣхъ бы давно надо передушить, а ихъ землю и добро раздѣлить, потому что теперь «слобода пошла», съ чѣмъ вполнѣ согласился и Леонтій.
