Я окликнул ее от калитки:
— Кэти! Я могу войти?
Она медленно повернулась, в глазах все еще стояли гигантские древние горы. Ровным голосом сказали:
— Здравствуйте, мистер Арчер. Входите.
Я сбросил щеколду и ступил в сад.
— Не закрывайте. Пусть калитка будет открыта.
— Что ты делаешь?
— Просто думаю. — Она подвинулась на скамье, давая мне место. Камень все еще хранил солнечное тепло.
— О чем?
— О себе. Я привыкла думать, что все вокруг, — она повела рукой, как бы показывая сад, — прекрасно, но теперь мне так не кажется. Кольридж оказался прав в своем мнении о красоте природы. Вы видите ее красоту, если есть красота в вашем сердце. Если же ваше сердце опустошено, то и природа — пустыня. Вы читали его «Оду унынию», помните?
Я сказал, что нет, не читал.
— Теперь я понимаю Кольриджа. Я бы себя убила, будь я такой же смелой, как мама. А теперь… я думаю, буду просто сидеть и ждать, что со мной произойдет. Хорошее ли, плохое ли, не имеет значения.
Я не знал, что сказать. Я ухватился за фразу, которая пуста, но, может быть, успокаивала?
— Все плохое уже произошло, Кэти, разве не так? И значит — прошло.
— Кроме опустошения сердца, — убеждено ответила Кэти. И замолчала.
Наконец я сказал:
— Расскажи мне все, как было, Кэти.
Она поймала мой взгляд. Долго мы смотрели друг на друга, глаза в глаза… Она вся сжалась, отодвинулась от меня.
— Я не знаю, о чем.
— Ты убила бабушку, — тихо отчеканил я. — Тебе лучше рассказать мне об этом самой.
Кэти опустила голову, плечи ее поникли, она замерла. Ни единой слезинки на глазах!
— Кто-нибудь это знает?
— Никто, Кэти. Только я и Ральф Надсон.
— Да, он сказал мне об этом сегодня. Мистер Надсон — мой отец. Почему от меня это скрывали? Я никогда не послала бы письмо.
— Но почему-то послала…
— Я ненавидела мать. Она обманывала моего отца… мистера Слокума. Как-то я видела их наедине, мать и Надсона, и мне захотелось заставить ее страдать. И я думала, что, если мой отец… мистер Слокум о том узнает, она уедет отсюда, и мы с ним сможем остаться вместе. Вы не знаете, но… они все время ссорились или… были друг с другом как чужие. Я хотела, чтобы они расстались. Но, видимо, письмо не принесло результата.
Мне казалось: говорит взрослая женщина; колдунья без возраста, знающая древние мудрые средства воздействия на людей. Но она заплакала, горько, навзрыд, и снова превратилась в ребенка, может быть, ребенка, торопящегося стать взрослым и объяснить необъяснимое: как человек может свершить преступление, убийство, желая самого что ни на есть доброго, для всех, как ему кажется, подходящего.
