— Меллиотс, мы немного задержим мистера Арчера у себя, чтобы он смог решиться. Где у тебя твой миротворец?
Мужчина в льняном костюме поспешно поднялся. Его рука метнулась в карман, тут же вынырнула оттуда, раскачивая блестящий кожаный предмет, напоминавший удлиненную грушу.
Я не успел увернуться.
…Я шел по усыпанному галькой руслу высохшей реки. В неподвижном, ярко раскрашенном небе пролетали попугаи и кричали, словно у них в горле перекатывалась та же самая галька. Мимо меня неслышной поступью прошла девушка, от ходьбы ее золотые волосы развевались. Я пополз за ней на четвереньках, а она обернулась и рассмеялась. У нее было лицо Мэвис, но смех звучал так же, как крики попугаев. Потом она вошла в темную пещеру, уводящую куда-то далеко от берега высохшей реки. Ориентируясь на блестевшие волосы, я тоже ступил во тьму.
Когда девушка снова обернулась ко мне, чтобы засмеяться, лицо ее превратилось в лицо Гретхен Кек, а красные губы, оказывается, были красными от крови. Мы находились в коридоре отеля, бесконечном, как время. Девушка все шла и шла, из-под ног ее поднимались маленькие облачка пыли. Она забивала мне дыхание и пахла смертью.
Я пробирался вперед по осколкам, усыпавшим потертый ковер. Видел какие-то фотографии, газетные вырезки и обведенные в черную рамку некрологи, мятые конверты и стопки любовных писем, перевязанные розовой ленточкой, пепел и сигаретные окурки коричневого и белого цвета, пустые бутылки из-под виски, засохшую блевотину и засохшую кровь, жирные тарелки с холодной, наполовину оставленной едой. За пронумерованными дверями раздавались пронзительные крики, хихиканье, завывания, стоны, издаваемые в любовном экстазе, и стоны, вызванные, должно быть, нестерпимой болью. Я глядел прямо перед собой, шел все дальше, надеясь, что ни одна из этих дверей не откроется.
Девушка остановилась у последней двери и опять обернулась — это была Кэти Слокум, она кивала мне, приглашая заходить. Я вошел за ней в комнату, наполненную ароматом жасмина. На кровати, накрытая черным полицейским брезентом, лежала женщина. Я убрал с ее лица брезент и увидел, что оно напрочь покрыто какой-то пеной, — лица вроде и не было.
Я подошел к забранному в переплет окну и распахнул его. Но тут на двери щелкнула задвижка. Оглянувшись через плечо, я увидел лишенное каких-либо черт, напрочь обугленное лицо. Я закричал, что не делал этого. Человек с обугленным лицом направился в мою сторону, и прикосновение его ног к полу было столь же мягким, как если бы на пол сыпался пепел. Я как можно дальше высунулся из окна, посмотрел вниз: на улице, далеко внизу, ползли машины, их движение напоминало муравьиную процессию.
