Мол в Куинто, оказывается, продолжал собой улицу, которая пересекала черную ленту шоссе. Внизу длинные белые волны лизали песок, плескались о сваи и заграждения, защищавшие мол. Я медленно вел машину, фары освещали белые перила, шедшие из одного конца мола до другого. У начала перил сгрудилось несколько маленьких построек: будка для хранения сетей, закусочная, магазинчик, где продавались сувенирные ракушки, разные инструменты для починки лодок, — все сейчас запертое и темное. Я остановил машину между постройками и морем, около туристского телескопа, в который любопытствующие могли глянуть за десять центов, и пошел вдоль берега. Ладонь ощущала влажную холодную поверхность отполированной рукоятки пистолета.
В ноздри все глубже проникал запах моря — запах водорослей, рыбы и неспокойной горькой воды. Запах заполнял мое сознание, или выплывал из недр памяти, словно он был в крови у всех в нашей семье. Поверхность океана медленно вздымалась и снова опадала, пока я шел по молу, и мрачные отблески ложились на доски настила. И весь мол, казалось, тоже вздымался и опадал, жесткий, скрипящий, подражая волнам-разрушителям, танцуя долгий и медленный танец своего разрушения. Я дошел до конца мола, но так никого и не увидел, и не услышал ничего, кроме своих шагов, скрипа балок и волн, плещущих о мол. В пятидесяти футах подо мной темнела вода. Самой ближней землей впереди были Гавайи. Я повернулся к Гавайям спиной и направился обратно.
Мэвис передумала, подвела меня. Последнее прощание с Мэвис, — так утверждала моя хладнокровная голова — ничего не значило. Мэвис и тогда была странной, держалась безответственно, на нее нельзя рассчитывать. Или намерения вдруг изменились, потому что обстоятельства изменились внезапно в ее пользу?.. Я медленно шел по настилу. «Слишком поздно, ты слишком стар, слишком устал».
Рассвет растекался по небу, над горами, как пролитое молоко. У подножия расположились улицы Куинто — паутина, усеянная огоньками.
Падающие звезды-грузовики, полные виски и содовой воды, из Сан-Франциско, Портленда и Сиеттла двигались на юг по 101-ой. Справа от меня дуга волнореза уходила в океан; на молу свет маяка то зажигался, то гас, и в его узком коридоре перемежались серые и зеленые полосы. А вдали за волнорезом в тихой гавани покачивались суда — высокой и низкой посадки, лебеди и гадкие утята, стрелой проносящиеся сторожевики и широкие рыболовецкие посудины, корабли для путешествий, и спасательные катера, и маленькие ялики, — все темные, не видимые, а скорее угадываемые. Лишь на двух «рыбаках» светились ранние огоньки.
