А Ритка, сидя на медвежьей шкуре, спиной к очередному лесорубу, бралась иногда, в красноватых жарких сумерках, за треклятое автомобильное зеркало, смотрела в него и видела там – вот ведь чертова холера – нерусское белое лицо, нежное, девичье, с блестящими глазами… только его, и ненависть скручивала ее, проступая новыми морщинами, углубляясь в носогубные складки, отягощая уголки рта и глаз.
С матерью Черненького, старой полной татаркой по имени Сунмас Романовна, Ритка состояла в давних, приязненных и законспирированных отношениях – имелись, конечно, истории, выпутаться из которых помогали только эти ее короткопалые, коричневатые от йода руки. К ней и пришла Ритка, бесцеремонно выгнав толпу ожидающих приема женщин. В дверях поставила двух охранников. Убедившись, что вокруг все затихло, сняла шапку, тряхнув рыжими кудрями, села за стол. Сунмас Романовна не спеша ополаскивала руки из эмалированного рукомойника в углу комнаты, тщательно потом вытирала, выжидающе стоя к Ритке вполоборота, как бы готовая слушать, но сама разговор не начинала.
– В лесу, на северо-западе, вверх по реке есть какое-то незаконное поселение.
Старая татарка улыбалась одними глазами (а были они у нее гипнотически добрыми, говорят, действовали на баб усыпляюще, заставляя забывать о боли).
– Мне нужно, чтобы кто-то отправился туда и кое-что передал. Там есть девка одна, сильно мне дорогу перешла…
– И семеро вооруженных воров-рецидивистов. Если хочешь по правилам, то у тебя есть свои рычаги, я же в подобном не участвую, ты знаешь… – Сунмас Романовна положила на край стола белое вафельное полотенце и тяжело опустилась напротив Ритки, озираясь в поисках кружки с недопитым чаем.
– Семеро? – Риткин голос дрогнул. – Семеро воров-рецидивистов? Откуда вам известно?
Сунмас Романовна прищурилась и улыбнулась:
– Ну, знаю я…
Ритка глубоко вздохнула, совсем не воинственно огляделась по сторонам, подумала, что неплохо бы тоже чаю выпить.
Можно было бы убрать старую татарку, да хуже от этого сделалось бы лишь ей, Ритке, персонально. Надавить на нее – тоже Ритке хуже.
– Мне от них не надо ничего… – закуривая, сказала Ритка, а Сунмас Романовна смотрела на нее умиротворенно, с готовностью понять, как смотрят на взрослых дочерей, любуясь.
– Не моего ума это дело. Но там девка одна есть.
Сунмас Романовна кивнула, не убирая с губ умиленной полуулыбки.
– Не нужно, чтобы она была. Вы меня знаете. Слово мое знаете. В этой всей истории замешаны только вы, ваш сын и я. И не нужно этой девки… вот он пусть и доложит потом, – сказала, пружинисто встав, приосанившись у дверей, поправляя портупею. Тулуп и ватные брюки были на ней бледно-зелеными, шапка – серой, волосы под шапкой – бледно-рыжими, а губы, румянец на щеках, крылья носа и звезда на шапке – яркими, пунцово-розовыми. И пронзительные, словно налившиеся цветом голубые глаза со светлыми ресницами смотрели, широко распахнутые, девичьи почти, словно не знали ни про звезду, ни про форму, ни про портупею, и вообще не имели к этому никакого отношения.
