Проснулась от страха, из-за белых ночей неясно было, который час, но похоже на рассвет. Вскочила на ноги, задыхаясь, стала бежать куда-то, наобум, спотыкаясь, стукаясь о деревья, зажмурившись – чтобы не видеть бесконечности леса. Сильно хотелось пить, и вспоминались чьи-то слова: «Это гиблое место стоит на огромном магнитном щите, под землей – одна порода, как крышка от кастрюли, и потому воды тут нет, ни одного ручья, ничего тут нет, сколько ни долби». Светало – розовато-сероватый рассвет тонкой дымчатой щелочкой пробивался через опухшие веки. Потом солнце было в зените, потом переместилось вбок, и с тонким звоном, золотясь в косых лучах, завились комары. «Значит, где-то будет вода», – подумала Бузя и ускорила шаг. Но воды все не было – только липкая влажная жара, пот и комары. Казалось, что рельеф местности плавно поднимается, стало больше камней – больших и маленьких, россыпями наваленных между деревьями, словно кто-то специально сносил их сюда. Бузя подумала, что если выберется на вершину сопки, то, возможно, сможет оглядеться и увидит дорогу. И еще на горах всегда есть вода, все ручьи всегда стекают с гор.
Но вершины сопки не было и близко. Этот плавный, едва уловимый подъем начинал безнадежно напоминать подъем по самой округлости земного шара. Изабелла плохо знала географию – учиться в школе ведь не получалось. Начинались тем временем странные видения – там, между заступающими друг за друга древесными стволами, словно мелькали какие-то тени – то ли звери, то ли люди. Где-то вжикали и лязгали древесные пилы, и чаще, чаще, чем это бывает в жизни – с нарастающим треском, обрывая ветви, валились деревья, одно за одним, без передышки. Несколько раз слышался плеск воды – самая сладкая музыка на свете, журчание жизни, и Бузя бросалась на этот шум, и шум становился громче, к плеску добавлялись беззаботные человеческие голоса, звон ведер, жужжание моторного катера, как на подступе к пляжу у реки. Потом мерещился птичий свист и скрипящая патефонная музыка. Потом стало темно, и она заснула, пытаясь во сне сосать прохладную хвою под собой – высосать хоть немного влаги из нее. Когда проснулась – лицо и руки опухли, ремешки на туфлях впились в щиколотки. Пыталась жевать какие-то листья или слизывать с них росу – но росы не было. Вся роса, вся влага собралась микроскопической пылью в воздухе, мельче любого тумана.
Неожиданно вдалеке, на той полосе древесного хоровода, где Бузе беспрестанно что-то мерещилось, появился свет, да-да, определенно ровный бело-золотистый солнечный свет. И деревья росли реже! Она шла туда напролом, через камни и кусты, даже не замечая тонкой тропинки, которую пересекала несколько раз. Солнечный свет сквозь разломанные частоколы древесных стволов становился все ярче. Уже блестела густая, пахнущая серым камнем вода. Лесное озеро с дном из вечной мерзлоты. Стволы деревьев вырастали перед ней, как вертикальные черные линии. Воздух, наполненный водой, совсем не годился для дыхания. Во всем теле ощущались какая-то умиротворенная рыхлость, в распухших руках теплая ватная легкость.
