и огненную адскую реку еще на земле и очистили воздух вокруг христианского города, который осквернила эта пакость, конечно, прежде чем воздух стал чистым, вонь от паленого турецкого мяса чувствовалась от Праги до Триеста. – Если это так, – сказал Полянец, – а по всей видимости, это так, значит, на свете случаются удивительные вещи, и почему бы этому человеку не могло быть сто лет или даже сто с лишним, хотя на вид ему каких-нибудь шестьдесят? Должно быть, он долго прожил на свете и его знания взяты не с потолка, если этот отец из Птуя может громко объяснять уставившимся на него слушателям, что как раз в этом году исполнилось пять тысяч семьсот пятьдесят лет с тех пор, как Бог сотворил мир, четыре тысячи сто лет со времен всемирного потопа, тысяча триста шестьдесят лет с распада Римской империи, четыреста тринадцать лет с начала применения пороха и триста пятнадцать лет с тех пор, как стали издавать книги; двести сорок восемь лет со времени, когда Лютер стал реформировать веру, сто сорок лет, как в Европу завезли кофе, пятнадцать лет, как правит нашими землями Габсбургско-Лотарингский дом, пресветлая императрица Мария Терезия, виват! Восклицания и здравицы из трактира «Коловрат» долетали до окон епископа, под балдахин с ангелами, под епископские небеса. Провозгласили здравицу в честь Марии Терезии, генерала Лаудона, который шел маршем в Силезию. В Силезию! В большую и богатую страну, принадлежащую нашей императрице; была здравица и в честь капитана Виндиша, изучавшего в Винер-Нойштадте гидравлику и геометрию, чтобы теперь он мог набить морды этим пруссакам; в честь Фридриха Прусского, укравшего чужую землю, здравиц не прозвучало, зато пили за здоровье папаши Тобии, видевшего столько стран и всего прочего, а также за здоровье Йожефа Полянеца, который готов бросить хозяйство и отправиться в Кельморайн, и даже за здоровье человека, одиноко сидевшего в углу, о котором говорили, что он был миссионером среди индейцев – даже за его здоровье, но только не за здоровье епископа Люблинского – нет, только не за него, он не пожелал меня принять, я дал ему лес и подводы, а он меня не принял, – говорил Полянец.
Под утро, когда уже светало и когда он с большим трудом запряг лошадей, уже второй день ждавших его в извозчичьих конюшнях, он сходил еще за своей кобылой Пеструхой, привязанной у ворот епископского дворца и не отогнанной оттуда лишь потому, что Йожеф Полянец оказал большую благотворительную помощь этому дому; он привязал Пеструху сзади к телеге и, отяжелев от вина и трудного решения, погнал лошадей по направлению к Добраве, и хотя посреди пути уснул, добрые кони сами нашли дорогу к своему двору. Там удивленные батраки, никогда не видевшие Полянеца в таком состоянии, прервав утренние дела, сняли своего хозяина с телеги, слушая его несмолкающее сердитое бормотание о генерале Лаудоне, о турках и епископах, которых сожгли на костре в предместье Вены – три тысячи люблянских и всяких других епископов, и этот костер видели все от Триеста до Праги. И когда он около полудня проснулся, то с ужасом понял, что помнит из вчерашнего лишь немногое, забыл он и о своих трудно давшихся ему решениях, в памяти не осталось ничего, кроме какого-то библейского пророка, приводившего множество цифр о сотворении мира и чем-то другом; но вспомнил он куда худшие вещи, а именно то, что Катарина непременно уйдет и он с этим ничего уже не может поделать, Он постучался в ее дверь, и она уже знала, что он скажет. Он спросил – и это была последняя попытка, – подумала ли она, как бы ко всему этому отнеслась ее мать, его жена? Дочь ничего на это не ответила, а он ее немного побаивался; он решил, что поднимется туда, на гору, к церкви святого Роха, где спит вечным сном его Нежа, его Агнес, его агнец Божий, ее он никогда не боялся, ни сейчас, ни когда она была еще жива, там, на горе, он иногда разговаривал с ней; даже в самую лютую зиму, двадцать первого января, в день святой Агнес, он зажигал там свечу, ведь огонь, пламя свечи – это связь между ним и ею, между этим и тем светом, между землей и небесами. Да, он пойдет туда, на кладбище, пусть его покойная Нежа, пусть душа ее, которая на небе официально именуется Агнес, пусть эта душа попросит Деву Марию, пусть Дева Мария попросит своего Сына, пусть Сын скажет Всевышнему Отцу, чтобы его дочь Катарина осталась дома. Пусть вся небесная рать по решению Всевышнего убережет ее от долгого и опасного путешествия.
