– Черти? – крикнул со злостью Люблянский епископ и в тот же миг содрогнулся, ужаснувшись, что выговорил слово, невольно сорвавшееся у него с языка, хотя секретарь его не произнес, а только сказал, что люди видели нечто летящее над Истрой и что у скота в прошлом месяце неожиданно возникли странные болезни, в результате сколько-то животных утонуло, и людей охватило волнение. Епископ сразу же, еще лежа в постели, перекрестился, ему следовало сейчас, как всегда по утрам, прочитать «Ave Maria», но вместо этого он вынужден был перекреститься, ибо у него из уст вылетело слово, которое даже во время теологического диспута нельзя произносить, а он его произнес, да еще во множественном числе, и ему не остается теперь ничего, кроме покаяния и молитвы, молитвы и покаяния до самого вечера, и угораздило же его, в самом деле, так неудачно начать этот день! Он произнес это дурацкое слово из-за секретаря, стоящего там, у дверей, с подносом в руках, с черным кофе, который переливается через край чашечки, каждое утро переливается – из-за неуклюжести или почтения, этого он никогда не узнает, как никогда не узнает и того, что у этого человека на уме, когда он ни свет ни заря рассказывает о таких глупостях.
– Ну, что опять за глупости? – ворчит епископ, глядя в окно и думая: пасмурно, верно, опять будет дождь.
– Так говорят, – отвечает секретарь, – уже с первой недели поста говорят. Их видели в Истре, а в Крайне утонуло множество животных.
Нужно подавлять в себе злость, гнев; ira[3] охватывает человека, бушует в его груди, он этого не допустит. Епископ делает выдох, потом глубокий вдох – вдох, выдох, прислоняется к подушке и поднимает глаза к небу над своей постелью, к ангелам на балдахине. И почему этот итальянец нарисовал ангелов золотыми и чуть что не красными, будто у них кожа готова лопнуть от чрезмерного здоровья? А они ведь белые и могут быть только белыми, нужно лишь вспомнить Евангелие от Марка, 16.5; а так как и в этом возрасте у епископа была хорошая память, он тут же процитировал и Евангелие от Матфея, 28.3: Вид его был, как молния, и одежда его бела, как снег. Но какое дело маляру до Евангелия, ему нужны яркие краски, живые, красивые тела, ведь даже для лика Марии художник заимствует лицо какой-нибудь женщины, а потом мы узнаем, что это была за особа и какой вела образ жизни. Секретарь делает несколько шагов вперед и спрашивает, будет ли епископ пить кофе; конечно, будет, только не надо его опять проливать, пожалуйста. Епископ приподнимается, опираясь на подушки. Ангелов следовало нарисовать белыми, прозрачными, чтобы их вообще не было видно, но что тогда этот маляр с его умишком вообще смог бы тут изобразить? Нет, конечно, он мог нарисовать их белыми на этом синем фоне, вот тоже и Откровение Иоанна, 4.4: Иоанн увидел двадцать четыре старца в белых одеждах. Значит, одеяния ангелов на потолке над его кроватью должны быть сверкающей белизны, ибо разум истины Божией чист, бел, его одеяние, как и одеяния ангелов, светится сияющей белизной. Вероятно, вообще все изображение на потолке над его кроватью должно было быть белым, а тут оказались красные, золотые, фиолетовые тона. Он еще раз обвел взглядом эти якобы небесные краски и райские кущи итальянского маляра, у которого перед глазами все еще было его итальянское солнце и синее небо, и потому, кроме ангелочков в стиле барокко и апельсинов в райских садах, он ничего не мог себе представить. Каждое утро, открывая глаза, епископ прежде всего видит это раскрашенное итальянское небо, и, если снова глаза прикроет, под веками нет ничего белого, одна темнота, рассекаемая красными искрами. Это из-за болезни, уложившей его в постель, из-за жара, от которого пылает лоб и в голове появляется бред. Пост был долгим, и тело ослабло, вот к нему и пристала болезнь, а кому же и поститься, как не епископу, кому? Этому священнику из церкви святого Роха? Но ведь он ему, своему епископу, то есть своему отцу, в прошлом году, слегка подвыпив, сказал: – Великий пост приходится на неудачное время. Епископ обомлел: как это на неудачное время? – У людей кровь кипит от весны и любви, – ответил священник, – а в сердцах их злые чувства, потому что пуст желудок, и это нехорошо. О, Господь всемогущий, кто мог такое придумать! Епископ говорил с ним, говорил долго, наложил на него епитимью, а все равно возникает вопрос: какая лее вера у этого человека и в каких школах он учился?
