Еще со школьных лет Мифф подружилась с бабушкой и стала ее любимицей: девочка была столь же независима и самостоятельна в своих взглядах и поступках, как старшая Миффанви. Бабушка завещала коттедж внучке, и ей он продолжал служить тем же убежищем. Она приезжала сюда в поисках уединения, позаниматься или отдохнуть, а порою привозила с собой Роба и Гвен или кого-нибудь из своих друзей.
Несколько раз в коттедж наведывались Клер и Дэвид. Для Клер эти уик-энды в лесу всегда были тяжким испытанием. Ей недоставало современного комфорта, она жаловалась на мух, москитов, муравьев, керосиновые лампы и недостаток воды — досадные обстоятельства, с которыми приходилось здесь мириться. Дэвид тоже бывал рад, по выражению Клер, «возвратиться к цивилизации», то есть к горячен ванне и электричеству. Первобытная жизнь была не для них, в этом он был с Клер согласен. Он не любил пачкать руки, а от всех мелких хозяйственных работ — ведь нужно было собирать в лесу хворост, разводить огонь, выгребать золу из очага — руки грубели и грязнились.
Теперь все было иначе. Теперь его нимало не печалило, что руки его огрубели и почернели и уже не казались чувствительным инструментом, фиксирующим малейшее движение его живого ума. Ему нравилась эта жизнь: он был благодарен за все, что она дарила ему, и жил, не заботясь ни о чем, отдавшись покою, красоте земли и неба, солнечным лучам и нению птиц.
Однажды он даже заставил себя встать до восхода солнца, чтобы услышать «арфу зари». Мифф сказала, что он обязательно должен сделать это. И он действительно увидел на молодой акации маленькую серую птичку с желтой грудкой и услышал, как с первыми лучами солнца она начала выводить свои трели, удивительно похожие на звуки арфы. Считалось, что она поет только на рассвете, но Дэвид был уверен, что уже не раз слышал ее и в полуденной тишине.
Он блуждал в «очарованном предрассветном мире», вспоминая строки стихов из книги, лежащей сейчас с ним рядом, прислушиваясь к трескотне сорок, которые весело славили мир, любуясь солнечным светом, сверкающим в каплях росы на траве, и мокрыми листьями деревьев, отливающими серебром, и даже наткнулся однажды на тот удивительный камень, который «растет на заре».
Он удержал в памяти этот поэтический образ, чтобы поразмыслить над ним на досуге; в другой раз он задумался над изречением Сократа, обнаруженном им в одной из книг, хранящихся в лесном коттедже: «Возможно ли понять природу человеческой души, не поняв природы вселенной?»
