Заключительным аккордом на эту тему могла бы быть брошенная им однажды фраза: «Многим сегодня госбезопасность представляется в виде хирургического кабинета, в котором оперируют до смерти. Придет время, когда люди узнают, что там были и хирурги, спасавшие жизни».
Закончив рассказ о встрече с Брежневым «Андропов предался размышлениям вслух:
— И в самом деле, подумай: почти пять лет и ни одной утечки или публикации! Случись такое, у Брандта и Бара были бы большие неприятности.
Ради справедливости я признался, что в одной западногерманской газете было сообщение с намеком на то, что Э.Бар поддерживает постоянные и не очень понятные контакты с представителями советского посольства. Андропов отмахнулся: намекать уместно дамам, и не более, и тут же продолжил размышления вслух:
— Несомненно, они — смелые политики. Недоброжелатели уже сегодня называют Брандта «рукой Москвы». Помяни мое слово, пройдет время, и Бара окрестят «пальцами КГБ». На него выльют столько грязи, что до конца жизни придется отмываться. Я часто думаю: ради чего он так рискует?
— Однажды я спросил его об этом.
— И каков был ответ?
— «Ради Германии», — сказал он.
Андропов нахмурился, и мне показалось, что я знаю, по какому поводу. Война по-своему и надолго определила представления людей о плохом и хорошем в полном соответствии с образовавшимися политическими и военными коалициями.
Если русский, англичанин или американец выражал согласие отдать жизнь за свою родину — это справедливо считалось патриотизмом. Если же немец четверть века после войны признавался, что он готов чем-то пожертвовать ради Германии — это невольно вызывало дурные воспоминания о временах господства немецкого национал-социализма.
— Звучит очень по-реваншистски, — заключил он.
И мы оба рассмеялись. Серьезно говорить об этом в середине 70-х годов было уже трудно. Думать иначе — еще немного рано.
Возвращаясь от шефа и вечно путаясь в замысловатой системе коридоров, я продолжал улыбаться, но не последней мысли о реваншизме, а по поводу брошенной им фразы, что «кто-то подбросил Леониду Ильичу заключение западных немцев по поводу утечки из немецкого МИД служебной информации».
Меня часто занимала мысль, почему даже талантливые люди, взобравшись наверх, не могли заставить себя мыслить реальными категориями.
Ведь будь я осведомлен о событиях того времени менее, чем на самом деле, все равно мне не составило бы большого труда назвать имя скрывавшегося под псевдонимом «кто-то». Труднее было бы объяснить, для чего Андропову этот псевдоним понадобился.
