— Ты хорошенькая, как с картинки. Даже еще красивее. Мне нравится, как от тебя пахнет гарденией.
— Удивительно, что ты узнал запах.
— У моей матери рос куст гардении возле самой двери дома — она вырастила его из отростка; он вымахал до огромных размеров и стоял весь в цвету. Обычно она клала маленькие мешочки с высушенными лепестками в свой ящик для носовых платков.
— Вот как? Ты никогда не рассказывал мне о своей семье.
— К сожалению, о них мало что можно рассказать. Все они стерты с лица земли. — Он печально вздохнул. — Индейцы совершили налет на техасскую границу, когда мне было всего пять лет. Меня взяли в плен, и до одиннадцати я жил среди команчей.
— О, мне так жаль. — Сахарная Энн коснулась его руки. — Я знаю, что такое потерять любимую семью. Моя семья погибла от желтой лихорадки, когда мне было девять, но по крайней мере у меня оставался дедушка, он заботился обо мне. Действительно ли это было так ужасно — я имею в виду жить среди дикарей?
— Даже не знаю. Не сказать, что слишком уж плохо. Там я многому научился. По сравнению с тем, что мне довелось услышать про Джейкоба Спайсера, индейцы, по-моему, намного добрее. И уж точно добрее старого, горящего в аду и в сере проповедника и его семейства, к которому я попал после индейцев. Единственное, что там было хорошего, — я научился у него грамоте и арифметике и выяснил, что моя голова годится для обучения. Спать мне приходилось в сарае, со мной обращались немногим лучше, чем с лошадью, которую запрягают в плуг. Я ненавидел каждую минуту, прожитую на ферме, и ушел, едва мне исполнилось пятнадцать. С тех пор я всегда живу собственным умом.
— У тебя хорошо получается.
Уэбб пожал плечами:
— Лучше, чем у некоторых, но не так, как я хотел бы.
— А как бы ты хотел?
— Ну, осесть где-нибудь, иметь хорошую семью и хороший дом, занять приличное положение в обществе. — Уэбб засмеялся. — И обязательно постель с мягкой периной.
— Я надеюсь, ты получишь все, что хочешь.
Он откашлялся.
— Да, надеюсь. Похоже, мы уже приехали…
В то время как Дональд подкатил к ярко освещенному подъезду, Сахарная Энн заволновалась, увидев вереницу изящно одетых дам и господ, направлявшихся к театру.
— Я едва могу дождаться, — призналась она. — Обожаю более ранние работы Гилберта и Салливана, а эта их самая новая. Я слышала, постановка потрясающая. Ты тоже слышал их оперы?
— Не уверен — у меня никогда не было возможностей для подобных развлечений.
Она засмеялась, глядя на его лицо, на котором застыло слегка растерянное выражение, и несказанные слова повисли в воздухе.
