Она вдруг повеселела, засмеялась, взяла сигарету:
— Ах, как хорошо! Я завтра же позвоню этой Рите: «Родная вы моя, спасите сиротку! Ваша мачеха хочет погубить ее!».
И, смеясь, потащила меня на кухню:
— Давно пора чаевничать. Берлинские печенья нас заждались!
Странный все-таки организм — театр. Он живет по своим законам, которые, боюсь, мне так никогда и не понять. Ф. Г. оказалась права.
— Катастрофа! — сказала она мне по телефону. — Самозванка, как я ожидала, без дела не сидела — она пристроила свой перевод! Нет, во МХАТ она не пошла, она сделала ход тонкий и, думаю, беспроигрышный — прочла пьесу Бабановой. Марию Ивановну я обожаю! Что говорить, какая она актриса! Но сидит без ролей. «Кресло № 16» у нее не получилось — какая из нее комическая старуха! Она ухватилась, как мне сказали, за «Сэвидж», но ведь это совсем не ее роль — с юмором у Марии Ивановны всегда обстояло туго.
Вот о чем я хотела вас попросить. Не надо пороть горячку, но что если ваша подруга попытается узнать, действительно ли «Сэвидж» разрешена только «Моссовету»? Не сможет ли ее репетировать другой театр? И как в таком случае посмотрит министерство на дублирование репертуара, тем более что речь идет о пьесе западного автора? Вы понимаете, как я буду ждать результата?..
По моей просьбе Рита Фирюбина села за телефон.
— Закрой дверь и никого сюда не пускай! — распорядилась она грозно. Она набирала разные номера, называла кого-то по имени, кого-то по имени-отчеству, ворковала, смеялась, что-то обещала и, наконец, сообщила: — Отдел театров подтвердил: пьеса разрешена только «Моссовету», ему принадлежит право первой постановки.
Результат оказался самым неожиданным. Ю. А. Завадский, узнав, что «Странной миссис Сэвидж» заинтересовался Театр Маяковского, отдал распоряжение немедленно начать репетиции.
— Но Варпаховский занят в Малом, — сказали Юрию Александровичу в репертуарной части.
— Ничего! Пусть репетирует параллельно!
Зачем я пишу о некоторых вещах, которые могут показаться незначительными, мелкими — и скорее всего, они таковы на самом деле? Я пишу о Раневской, актрисе и человеке.
Тут без мелочей не обойтись: уж очень они порой красноречивы.
Да и сама Ф. Г. знала цену мелочам.
— Прочли, как Алиса Георгиевна пишет о Станиславском? — спросила она меня, держа в руках очередной номер журнала «Театр» с воспоминаниями Коонен. — Как я люблю Константина Сергеевича, повторять не стану, но вот одна деталь, восхитившая меня. Алиса Георгиевна пишет, как Станиславский увлеченно готовился к выступлению в «капустнике», где собирался изображать дрессировщика лошадей. Подчеркиваю: к выступлению в «капустнике» для своих, а не в спектакле для публики. Он нанял настоящего жокея и обучался у него приемам владения хлыстом. В течение нескольких дней во МХАТе, этом храме искусства, в его фойе раздавалось, как в цирке, хлопанье бича — ученик оказался усердным! Эта мелочь, по-моему, говорит о характере Константина Сергеевича больше, чем страницы пространных рассуждений.
