Десятого мая, в то радостное утро, когда русские танки положили конец пражской драме и не дали ей перерасти в трагедию подавленного восстания, я снова увидел бухгалтера Бабанка.
Он сидел на маленькой школьной парте у одной из баррикад предместья, где смерть косила людей без передышки в течение трех дней. Глядел куда-то в пространство своими серыми, слегка утомленными глазами. На темнозеленой доске школьной парты лежала немецкая винтовка.
И здесь к нему подошел один из тех свежеиспеченных защитников баррикады, только теперь пришедших сюда, чтобы забрать отсюда оружие как свидетельство своей храбрости. Он увидел Бабанка в помятом котелке, смешную фигуру беспомощного чинуши, который попал на баррикаду по какому-то глупому недоразумению.
— Поглядите-ка на этого хрыча, очень ему нужно оружие! — закричал новоявленный защитник баррикады.
Желая доказать свою силу и превосходство, он схватил ружье Бабанка и с видом знатока щелкнул курком.
Высокий худощавый трамвайщик, сидевший на мостовой с винтовкой в руках, медленно распрямился, будто недовольный тем, что его обеспокоили, и изо всей силы прикладом стукнул парня по руке.
— Убирайся отсюда, паршивец! — крикнул он. — Это наш лучший стрелок!
Он показал грязным пальцем на черную крышу опрокинутого трамвая, лежащего между камнями баррикады. На ней мелом был нанесен ряд черточек, какие ставят трактирщики на доске должников. Там значилось:
«Баб.: I I I I I I I I I I I I I I I».
Кто то из зрителей с завистью крикнул: «Пятнадцать!» Бухгалтер Бабанек с трудом нагнулся за ружьем, поднял его с земли, обтер рукою дерево и металл и, все так же тоскливо глядя в пространство, тихо сказал:
— Пятнадцать, — что такое пятнадцать! Мальчика моего застрелили из-за Гейдриха… И пятнадцати тысяч было бы мало!
И его страшные от неудовлетворенной ненависти, измученные глаза — две льдинки на поблекшем лице — остановились на пятнадцати грязно-белых полосках.
Это был труп человека лет тридцати, с короткими светлыми волосами. Он лежал в открытом некрашеном гробу и словно посмеивался над смертью. Под расстегнутой блузой железнодорожника виднелась полосатая синебелая тельняшка, простреленная пулей около самого сердца.
Кто-то положил ему на грудь ветку голубоватой сирени.
Сотни людей с лихорадочно горящими глазами проходили мимо этого гроба, разыскивая своих потерянных родственников и скользя взглядом по незнакомому лицу.
— Напишите: «Неизвестный железнодорожник», — решили потом, когда мимо гроба прошли служащие всех пражских вокзалов.
