Минуя заставу, он заботился о том, чтобы принять строгую осанку и выражение лица, слегка затуманенное заботой, но достойное. Нельзя было выказывать излишнюю веселость и счастье, это он чуял нюхом. Только достоинство и выдержка, ничего более. Каждый раз, когда он чувствовал, что его заметили, Козеф Й. испытывал глубокое удовлетворение. А число замечавших росло с каждым его наездом в город.
«Ах, какие славные», — говорил он себе, когда видел их во дворах, у окон или на балконах, и знал с непреложностью, что они стоят там ради него.
«Как это мило с их стороны», — говорил он себе, когда видел, что они даже выходят за калитку, на улицу, чтобы лучше разглядеть его, Козефа Й., восседавшего рядом с охранником на фургоне для перевозки хлеба.
Постепенно народ стал с ним здороваться.
— С добрым утром, господин Козеф, — говорил ему человек, который поднимал шлагбаум.
— С добрым утром, господин Козеф, — говорили ему старички.
— С добрым утром, господин Козеф, — приветствовал его доходяга, который грузил хлеб.
— С добрым утром, господин Козеф, — приветствовал его корчмарь по имени Бруно.
— С добрым утром, господин Козеф, — говорил ему другой корчмарь, у которого имени не было.
— Дела-то идут, идут? — говорил ему, смеясь, старичок, хромой на одну ногу.
Вхождения Козефа Й. в город стали просто-напросто триумфальными. А его явление народу в корчме производило эффект ошеломляющего события, которое магнетизирует публику. На Козефа Й. смотрели, как на настоящего героя, и он понимал это по тысячам, казалось бы, незначительных знаков: улыбка, приветствие, особое выражение лиц, манера корчмаря подавать ему пиво.
«Боже мой, что будет?» — спрашивал он себя, стоило ему вспомнить, что фактически они имеют дело с вольным человеком.
«Сказать им, может быть, правду?» — мучился он.
«Правду! Да что такое правда?» — возражал кто-то в нем самом.
«Правда — это то, во что они хотят верить», — утвердил он решение пустить все на самотек.
Он перестал заходить к складскому толстячку. Складской толстячок всячески его заманивал, чтобы забить ему голову своими теориями и склонить к примеркам. Но он боялся. Он ужасно боялся, как бы толстячок не закончил, самым реальным образом, шитье цивильного костюма для него. В глубине души Козефу Й. это стало представляться форменной катастрофой. Поэтому он старался избегать складского толстячка. Пропадал то на кухне, находя себе дела, то в городе. Сама мысль, что у него могут отобрать, именно сейчас, его робу заключенного, превратилась в навязчивую идею.
