— Куда же мы все-таки едем? — осмелился наконец спросить Козеф Й., когда понял, что никаких предположений о месте их назначения у него в голове не всплывало.
— На хлебозавод, — ответил Фабиус.
Ответ перепугал Козефа Й. насмерть, он не предполагал, что его можно чем-то так напугать. Дорога к хлебозаводу проходила мимо его дома! Уже различался впереди поворот, за которым был его дом. Он резко дернулся, обернулся назад. Если бы можно было спрыгнуть с фургона и убежать обратно, он бы это сделал. Он снова посмотрел на Фабиуса, чтобы понять, знает ли тот. Фабиус насвистывал, как заведенный, какой-то дурацкий мотивчик и прерывался только, чтобы сплюнуть, мучительно пытаясь избавиться от прилипшей к кончику языка ворсинки.
— Вон там я живу, — сказал Козеф Й.
— Да? — обронил Фабиус.
Козеф Й. почувствовал коготь в горле, коготь вонзался все глубже и глубже. Козеф Й. заерзал, вгляделся туда, где дорога должна была повернуть, снова оборотился назад, приподнялся, опустился. Сжался, подобрался, скрючился на козлах, как будто хотел проехать незамеченным. Украдкой стрелял глазами направо и налево, пугаясь мысли, что кто-то может увидеть его со двора или из окна.
Но никто не проявил к нему внимания. Чей-то пес погавкал вслед фургону, что дало Фабиусу повод разок выругаться.
«Что скажет мама?» — молнией мелькнуло в мозгу Козефа Й.
Они достигли фатального поворота, и дорога раскрылась перед ними такой, какой ее знал Козеф Й. Это была прежняя узкая улица с канавами по бокам. Дома, которые он знал с детства, дефилировали перед ним один за другим.
«Что она скажет, что — он?» — лихорадочно пытал себя Козеф Й., глядя вперед исподлобья, и страх его рос. А вдруг мама как раз стоит у окна или стирает, как обычно, белье во дворе? Что он ей скажет? Или лучше попросить Фабиуса придержать на минутку лошадей? Крикнуть что-нибудь с улицы? Что крикнуть? Он тоже ругнулся сквозь зубы. Дал втянуть себя во что-то такое, что ему очень и очень не нравилось. Он взглянул на Фабиуса чуть ли не с ненавистью.
— Здесь живет мама, — сказал он, когда они поравнялись с его домом.
— Да? — обронил Фабиус.
«Придурок», — подумал Козеф Й., услышав ответ Фабиуса. А после сказал себе, что придурок — это он, Козеф Й. Освободили его только потому, что он спятил, то есть, с точки зрения остальных, сброшен со счетов.
«И все же это мой дом», — подумал он.
— Никого вроде нет, — сказал он, оглядываясь и торопливо окидывая взглядом пустой двор и окна, задернутые белыми занавесками.
