— Отлично, отлично, — заверял он Козефа Й.
Последний несколько раз пытался напомнить радушному толстячку, что до недавней истории с побегом речь шла только о подборе пуговиц. Толстячок прямо так и сказал: осталось только пришить пуговицы. Зачем тогда каждый день начинать все сначала? Как такое объяснить?
Толстячок не отвечал на эти вопросы, он делался непроницаем. Правда не слышал или делал вид? Когда Козеф Й. пытался поставить вопрос о сроках, повернуть проблему этой стороной, толстячок вдруг приходил в судорожное возбуждение и начинал плакаться на обилие дел, которые на него валятся.
— Вы только посмотрите, что творится, — говорил он. — Только посмотрите! — И добавлял: — Хаос! Хаос!
Ребенок, который по большей части сидел тут же, роясь в коробке с пуговицами, каждый раз вскидывал голову, как будто слово хаос пробуждало в нем особенный интерес.
— Мне надо что-нибудь для них сделать, — говорил толстячок. — Надо.
Козеф Й. не сразу понял, кого имел в виду толстячок, говоря для них. Каждый день на столах в маленьком ателье появлялись все новые груды одежды, приносимые из сырых и заплесневелых подвалов.
— Только так я их спасу, — говорил толстячок, загораясь и блестя глазами. — Только так, только так.
— То есть? — не сдержал наконец любопытства Козеф Й.
— Перешью, перешью, — выдохнул толстячок.
И в самом деле, радушный толстячок распарывал и перешивал целые пуды одежды. Он перешивал пальто в куртки, куртки в безрукавки, менял подкладку, отхватывал манжеты у брюк, которые были с манжетами, и пришивал манжеты к брюкам, у которых манжет не было. Менял воротнички у рубашек, карманы у курток, пуговицы у пальто. Из двух-трех курток делал один макинтош, из макинтоша выкраивал брюки. Пересаживал с места на место все, что могло быть пересажено, упрощал там, где можно было упростить, и усложнял там, где можно было усложнить.
— Я вынуждаю их жить, — объяснял он. — Так я вынуждаю их жить.
Преображенная таким манером одежда возвращалась в подвалы, чтобы через две-три недели снова оказаться в ателье, где из нее снова выделывались разные финтифанты. Ни лоскутка сукна или подкладки не пропадало при всех этих перетасовках. Каждый клочок ждал своего часа в новом обороте материи, каждая пуговица становилась незаменимой в свой черед.
— Это единственный выход, — заключил радушный толстячок, после того как великодушно разъяснил Козефу Й. смысл своей работы.
— Хорошо, но сколько же можно? — спросил Козеф Й. недели через две своих ежедневных визитов в ателье.
