В своем романе Матей Вишнек препарирует мирок некоей абстрактной тюрьмы. Причем берет другой, не тот, что в пьесах, ракурс тюремной проблемы.
Тюрьма у Вишнека не включает постулата преступления (хотя бы иллюзорного) и наказания. Мы имеем дело с умонастроением общества, в котором нормально сидеть в тюрьме, которое все есть тюрьма. Вина в расчет не берется. За что сидят — вопрос не возникает. Сидящие думают, как продержаться. А нечаянно получив свободу, человек совершенно не представляет, что с ней делать, да и выпускают-то его условно. Нередкая тема в литературе прошедших через ГУЛАГ стран, так что, кроме о чем, тут еще очень важно как.
Идет неспешное, с искусным поддержанием саспенса и атмосферы наваждения, описание каждодневной жизни освобожденного (в том числе от пайка и от койки).
Дверь его камеры под номером 50, которую он обнаруживает в один прекрасный день незапертой, приоткрывает щель в другое пространство, пространство воли. Однако воля оборачивается для Козефа Й. Зазеркальем, где происходят непредсказуемые вещи и на уровне событий, и на уровне ощущений. Так, ветер свободы, ударивший ему в лицо, запахи, которые он вдыхает полной грудью, — это папиросный дым, жирный пар на кухне, хороший дезинфектант в служебном клозете. Воля проводит его через ряд испытаний, или соблазнов (не сразу и поймешь, по интонации, что это — круги ада): внушить страх, настучать, попробовать, каково это — ударить другого. Свобода, в которую загоняют Козефа Й., потерявшего ориентиры, дает ему шанс разве что самому побыть палачом, приобщиться к жизни мелкого лагерного начальства: каптера, кухарки, охранников, — и даже с сочувствием вникнуть в их нелегкую долю, поскольку на время выписки они оборачиваются к нему ипостасью жертв; этот обмен ролями, это экстатическое слияние жертвы и палача в общих воспоминаниях подано в лучших традициях литературы абсурда (см., например, главу 9, которую иначе как хрестоматийной не назовешь). Процесс освобождения имеет свой ритм и свои правила. Никто не выйдет незапятнанным. Впрочем, куда выходить?
Тюрьма, как постепенно выясняется, занимает все видимое и невидимое пространство, перемещается, как живой организм, размножается почкованием. По ее задворкам гнездится свободный мир, сообщество беглых зэков, занятое дележкой, именем высоких принципов демократии, окурков, объедков, обносков. А с наступлением зимы — крамольной мечтой о тюремном лазарете. Тюрьма, по крайней мере, гарантирует баланду и 18 градусов по Цельсию в камере… В параболе свободы, прописанной Вишнеком, щедрой на нюансировку, не знает удержу в свободе один только автор.
