«Что делать, что делать, делать-то что?» — забился вопрос в мозгу Козефа Й. Свобода свалилась в виде чего-то отдаленного и нереального. И он, бывший заключенный из камеры номер 50, вдруг получив свободу, оказался без точки опоры. Жестам недоставало твердости, мыслям недоставало силы, чтобы подтолкнуть его к делам. Фабиус просмаковал последние, остывшие, ложки супа с тем же удовольствием, что и предыдущие, теплые. Франц Хосс разделался с куском мяса и теперь собирал хлебные крошки, глотая их с не меньшим удовольствием, чем говядину. Фабиус поедал свой личный кусок мяса с тем же наслаждением, с каким поедал свой личный кусок мяса Франц Хосс. «У них все просто, — подумал Козеф Й. — Они знают, что надо делать каждую минуту, у них все имеет смысл…»
— Человек оголодал, — сказал Фабиус.
Козеф Й. попытался поймать взгляд охранника, чтобы таким образом передать ему свою признательность.
— Отвести на кухню? — спросил, как-то безадресно, Фабиус.
— Отведи, — послышался голос Франца Хосса, и Козеф Й. моментально переметнул взгляд на другого охранника, из того же инфантильного порыва выказать ему свою признательность.
— Пойдемте, — проронил Фабиус с тяжелым вздохом, как тот, кто видит, что его сиеста пошла прахом.
«Какие все-таки замечательные люди», — подумал Козеф Й. и последовал за Фабиусом в лифт.
Хотя он был голодный, хотя в голове была путаница от необыкновенных событий дня, Козеф Й. очень обрадовался, когда наконец-то оказался на аллее, ведущей к кухне. В эту пенитенциарную зону его нога еще не ступала, он смотрел на нее только издали и не без некоторого болезненного желания. Он был жаден до новых образов, и вот новые образы разворачивались перед его глазами. Он чувствовал под ногами гравий аллеи как нечто долгожданное, нечто способное его возродить. Чем ближе он подходил к кухне, тем виднее делались дымоходы над крышей и большие окна трапезной для персонала и тем больше он этому радовался.
Небо было все в рваных облаках. Довольно-таки холодный ветер тряс листья тополей. Черный дым из дымоходов неприятным образом перекрывал вид неба.
— Зима будет долгая, — удрученно заметил Фабиус.
Козеф Й. хотел ответить как можно теплее и сердечнее, но не нашел других слов, кроме как:
— Вполне возможно.
— Будет семь долгих зим, помяните мое слово, — продолжал Фабиус. — Уже было семь коротких, а теперь будет семь долгих.
Козеф Й. попытался вспомнить, действительно ли последние семь зим были короткими. Однако для него все зимы были скорее мучительными, а лучше сказать — на одно лицо, все одинаковые, страшно одинаковые в своем мучительстве.
