— Вот так-то, — сказал Фабиус Козефу Й., закругляя разговор, который в сущности не состоялся.
Колонна заключенных двинулась. Франц Хосс покрикивал, отдавая команды и одергивая то одного, то другого. Фабиус стряхнул лузгу с бороды и поплелся за Францем Хоссом.
Козефа Й. вдруг одолело одиночество. Одиночество давило, наливало тяжестью, обволакивало невыносимой тоской. Никогда он не чувствовал себя таким брошенным и никогда его не обуревало такое смятение. Из всех противоречивых импульсов, дергавших его в разные стороны, Козеф Й. выбрал самый естественный и органичный. Он решил вернуться в камеру и ждать обеда.
Почти бегом бросился он догонять колонну.
На сей раз Козеф Й. просто-напросто рассвирепел. Второй раз за день охранники прошли мимо его камеры, пронеся мимо полагающийся ему по регламенту поднос с едой. На всем этаже стоял обычный гул обеденного часа: кто-то чавкал, кто-то похохатывал, кто-то рыгал. Сама посуда почти не производила шума, потому что была пластмассовой. Звуки были приглушены, как будто шли из улья, окутанного туманом.
Козеф Й. не выносил чувство голода. Он был готов, всегда, вынести что угодно, только не голод. Склонный много чего понять, он отказывался понимать, почему его больше не кормят. Он, правда, подозревал, что вся эта неопределенность с его освобождением завязана на особой атмосфере воскресного дня — дня, когда режим шел в некотором роде наперекосяк. Как иначе прикажете понимать реплику Фабиуса «жалко, что сегодня воскресенье»? Никак иначе, решил Козеф Й., поразмыслив над увиденным за стенами тюрьмы. Будь сегодня какой-нибудь другой день недели, возможно, все пошло бы по-другому, а он, Козеф Й., уже находился бы вовне, за воротами с фонарями, к примеру. Да, можно было принять такую ситуацию, можно было понять и принять и множество других вещей. Все что хотите, только не эти выкрутасы с завтраком, а тем более с обедом.
Козеф Й. отправился на поиски Франца Хосса, причем больше уже не звал его с порога камеры, как еще совсем недавно, и не просил разрешения ее покинуть. Он прошел, приняв гордую осанку, мимо кованых дверей других камер, хотя голод сводил его с ума и будил в нем самую настоящую зависть.
Франц Хосс и Фабиус сидели и ели в конце коридора, у лифта. Они были настолько сосредоточены на еде, что не услышали шагов Козефа Й. Франц Хосс прикончил похлебку и принялся за кусок мяса. Фабиусу, который ел помедленнее, смакуя каждую секунду этой процедуры, оставалось еще пять-шесть ложек похлебки. Козефу Й. почему-то показалось, что сегодняшний обед у охранников
