Бирон, получив эти сведения, сразу же накинулся на принца Антона-Ульриха как зачинщика и причину доставленного регентству беспокойства. Вначале Бирон вызвал Антона-Ульриха к себе домой на «воспитательную беседу», а потом устроил принцу публичный допрос в присутствии высших чинов государства (опять «все чины»). Во время этого действа Бирон, как писали в указе времен правительницы, «против их высочеств многие угрозительные слова произнес», стал Антона-Ульриха «многими непристойными нападками нагло утеснять», а, проще говоря, вероятно, орал на отца императора, угрожая ему дуэлью [184]. Сказал свое веское слово и начальник политического сыска генерал Ушаков, который укорял и стыдил принца и обещал поступить с ним как с государственным преступником. Растерянный принц совершенно стушевался, оправдывался и просил прощения. Бирон, по словам Финча, потом насмехался над поверженным принцем, говорил, что Антон-Ульрих вызывает жалость по причине своего недомыслия. На устроенном ему допросе принц, со слов Бирона, простодушно признался, что хотел, как он выразился, «немного побунтовать» («to rebel a little»), и что в числе восьми его главных сообщников были шут, цирюльник и подмастерье [185].
Возможно, Бирон, по своей давней нелюбви к принцу, да еще перед иностранными дипломатами, весь этот допрос, ответы и реакцию Антона-Ульриха окарикатурил. Между тем вот как Бирон передает в своих записках разговор с принцем: «Я сказал ему…, (что) считаю своею обязанностью предостеречь Его высочество насчет людей, затевающих возмущение, о чем ему уже известно, но если закрывать глаза на это бедствие, то оно, едва возникая теперь, будет возрастать со дня на день и неизбежно приведет к гибельным последствиям. “Да ведь кровопролитие должно произойти во всяком случае”, — заметил принц. Я спросил Его высочество, не считает ли он кровопролития такой безделицею, на которую можно согласиться почти шутя? “Представьте себе, — говорил я ему, — все ужасы подобной развязки. Не хочу думать, чтобы ваше высочество желали ее”. — “Могу вас уверить, — три раза повторил принц, — я никогда не начну первый”. — “Такой ответ, — возразил я принцу, — дурно обдуман. Не одно ли и то же заражать разномыслием и сообщать движение мятежу? Впрочем, легко может случиться, что ваше высочество первый ж и пострадает за это”. Принц повторял одно, что он ничего не начнет первый и не поднимет прежде других знамени возмущения. Я спросил еще, что думает Его высочество выиграть путем мятежа? И если он недоволен чем-нибудь, то чем именно? — Наконец, принц объяснился, что не совсем верит в подлинность завещания покойной императрицы… Уговаривая Его высочество не слушать людей неблагонамеренных, но объявлять их, я сделал еще одну напрасную попытку изменить образ мыслей принца…»
