В мае мы с бабушкой поехали в Геленджик. Было много разного народу — родня. Вокруг всё бело и зелено. К детскому пляжу вела каменная лестница бурого цвета. Это называлось «Красные ступеньки».
Я и в прежние годы бывал в Геленджике. Когда мне было два и три. Из тех времён запомнилась качка на каком-то пароходике и ещё как меня взяли порыбалить с лодки. Кто-то изготовил для меня маленькую удочку с крохотным крючком. Я опустил леску за борт и почти сразу кто-то дёрнул…
— Тяни, тяни! — мне закричали.
Я потянул и вытянул маленького серебристого карасика. Мама тихонечко сняла карасика с крючка и дала мне в руки.
Я немного полюбовался и отпустил его в синее море.
Теперь стоял май уже сорок первого, и было мне четыре. Мы гуляли по Главной улице, и зашли в ресторан «Маяк» купить каких-то особенных булочек. Я замешкался при входе и сразу всех потерял. Вошёл вслед за всеми, а все куда-то пропали. Впереди была ещё дверь, и за ней оказался двор. Забора не было — я оказался на знакомой улице, по ней мы ходили домой. Я набрался смелости и пошёл, но на всякий случай заплакал. Тут мне встретилась коза, привязанная к колышку в канаве, заросшей ромашками. Я захотел её погладить, она боднула, и рука моя застряла между рогов. Коза трясла головой и дёргалась, желая от меня освободиться, и рука моя стала заламываться. Тут подоспела родня, меня освободили и заласкали. А прохожая тётка сказала:
— И не кричит ведь!
Вот началась война, и мы с троюродным братом Вадькой стали в неё играть.
Кругом всё было бело и зелено. Только родня начала разъезжаться. Баба Шура повела меня в фотографию, и меня сняли в белом морском костюмчике с длинными брюками и в бескозырке. Карточка вышла мирная и счастливая. Её послали маме на фронт.
Выехать было трудно, а в Москву невозможно. Родня перебиралась в Краснодар. Остались мы с бабой Шурой и тётя Лида с дочкой Ирой. Тётя Лида была женой маминого брата, дяди Володи.
Рано утром я проснулся от оконного щелчка и поднял голову. В окно, затенённое виноградом, смотрел и улыбался военный человек.
— Узнаёшь? — спросил он меня.
Я кивнул.
— Ну, кто я?
— Ирин папа.
Потом, много позже, когда уже кончилась война, я услышал, что дядя Володя был ранен и ему отрезали ногу. Так выходило, что у дяди Володи теперь одна нога. Я слышал это от взрослых, они говорили между собой, и я не поверил. Не то чтобы именно не поверил, а не смог себе представить дядю Володю только на одной ноге. Я силился представить, но у меня не получалось. Я и не стал переспрашивать, не стал убеждаться, а тихо, про себя, решил, что это неправда, о чём знаю только я. И не надо спорить и вообще об этом говорить. Просто я потом увижу дядю Володю таким, какой он есть на самом деле, и все эти глупости про одну ногу забудутся, как неприятный сон.
