Жан-Элуа ударил ладонью по столу.
— Хватит! Не дело детей судить отца. Этих пяти тысяч ты от меня не получишь.
— Прости меня, отец, я их получу… Мое преступление не столь уж велико, и я говорю с тобой, как подобает почтительному сыну. Неужели люди должны будут думать, что Рассанфоссы платят миллион за бесчестие дочери, а к сыновьям у них нет снисхождения?
Бумаги полетели на пол. Лицо Рассанфосса побагровело от гнева. Он закричал:
— Замолчи! Это ложь!
— Если бы это было ложью, ты бы уже выставил меня за дверь, отец, — невозмутимо ответил Ренье. — Мы с Гисленой никогда не любили друг друга. И в этом тоже виновато ваше воспитание. К чему, в сущности, привела нас жизнь в семье? К привычке собираться за столом и к потребности хлестать друг друга по щекам где-нибудь в углу, в то время как наши гувернеры и гувернантки занимались развратом. Гислена щипала меня между лопатками — там, где я ношу свой мешок, а я не раз задирал ей юбки и кусал ей бедра. Вы можете мне не поверить, но, по-моему, в несчастье, которое с ней случилось, виновата не столько она, сколько все, кто ее окружал. Дашь ты мне наконец эти пять тысяч?
— Нет.
Жан-Элуа вскочил и с силон оттолкнул от себя кресло. Наклонив голову и заложив руки в карманы, он стал ходить взад и вперед по комнате, Он был совершенно удручен этой выходкой сына. Подумать только, у него хватило подлости сказать, что это он, Жан-Элуа, виновник всего их позора.
— Негодяй ты этакий! — неожиданно выпалил он, подойдя к нему вплотную. — Что я тебе плохого сделал, что ты смеешь так со мной говорить?
Ренье встал и повернулся к нему спиной. Он перекинул свою длинную руку через плечо и, нащупав выпуклый изгиб спины, с горестной усмешкой воскликнул:
— Вот это!
Рассанфосс почувствовал, что сын издевается над ним. Он грубо оборвал его.
— Ну и что же? Это горб. Уж кто с чем родится…
— Да, но разве я тебя просил об этом? Теперь, через двадцать пять лет, я все еще раскаиваюсь в том, что родился на свет. Из-за этого вот горба, о котором ты с такой легкостью говоришь, отец, я стал шутом у себя в семье. У Рассанфоссов есть свой горбун, так же как у королей бывали свои карлики. Но только горбун этот — их же собственная плоть и кровь. Судьба или господь бог, если тебе это больше нравится, заставляют меня носить на спине этот мешок, чтобы он напоминал тебе, что сколько бы у людей ни было золота, в семье их все равно может родиться урод. Вот почему я сделал из своей жизни карнавал и катаюсь по ней, чтобы не дать ей себя укатать, вот почему я смеюсь над собою сам, раньше чем надо мной начнут смеяться другие. Отец, получу я наконец эти пять тысяч?
